– Сделаю, что смогу, – пообещал я. Не потому, что меня просил Эгфрит, а потому, что, как я ни пытался, так и не смог забыть черноволосую девушку из Кэр Диффрина и то, что я с нею сделал. – Только не сейчас. Лучше утром, а то пошлют меня к чертям.

Эгфрит кивнул с облегчением.

– А теперь оставь меня в покое, монах, – сказал я. – Амина замерзнет.

Я влез в шалаш, отодвинув висящую на входе шкуру. И выругался: Амина спала.

Я проснулся ни свет ни заря. Ночью мне не спалось, и страх все еще держал меня в своих когтях, не отпуская из стылой черной трясины кошмаров. Я смотрел на восходящее солнце, поеживаясь от предрассветного тумана, окутавшего лагерь. Глубокой ночью я неожиданно проснулся, и на несколько мгновений мне показалось, что рядом со мною тихо посапывает не Амина, а Кинетрит. Может, потому я и решил отыскать ее утром и обратиться к той девушке, которую когда-то знал, а не к новой Кинетрит, которая была мне совсем незнакома.

Тепло от костра понемногу прогоняло холод из моей души, когда рядом со мною возникло бледное лицо Эгфрита с пробивавшейся на щеках щетиной.

– Я не забыл, – солгал я.

– Я знал, что не забудешь, – солгал он в ответ, иначе зачем ему было поджидать меня, словно гончая – кролика у норы.

Лагерь просыпался. До меня доносились тихие голоса мужчин и женщин, обрывки разговоров, перемежаемые зевками и харканьем.

– Лучше сказать им сейчас, а то уйдут.

– Сначала мне нужно поговорить с Кинетрит, – сказал я.

То ли отец Эгфрит не решился со мной спорить, то ли ему было любопытно, о чем я хочу с ней поговорить, но он приподнял бровь и взмахнул рукой, словно призывая меня поторопиться.

Кинетрит построила себе шалаш на восточном конце лагеря, рядом с шалашом Асгота, который было легко узнать по звериным черепам, нанизанным на веревку у входа. Среди них выделялись размером лисий и барсучий, но было и много помельче: зайца, горностая, желтозубой крысы, и еще вороньи, напоминавшие белые наконечники стрел.

Волка Сколла нигде не было видно – значит, Кинетрит уже покинула шатер.

– Где она? – спросил я Бодвара.

Норвежец сидел на сундуке и вытачивал костяной крючок для ловли рыбы.

– У тебя теперь другая женщина, Ворон, – ухмыльнулся он, не отрывая взгляда от работы, – одна из темнокожих потаскух, которой ты ни с кем не делишься.

– Кинетрит видел? – спросил я снова.

Бодвар покачал головой. Кожа его была серой, словно пепел.

Я позвал Асгота, но никто не ответил.

По лагерю пронесся порыв ветра, тревожа шкуры на входах и бряцая звериными черепами на шатре годи.

– Наверное, на охоту ушли, – предположил Эгфрит у меня за спиной.

Я вспомнил выражение глаз годи, когда мы рассказали о монастыре на севере.

– Этого-то я и боюсь.

Я взял копье со шлемом и закинул за спину щит. Увидев, что я вооружаюсь, Улаф спросил, что случилось. Я ответил, что иду искать Кинетрит, но Улаф слишком хорошо меня знал, чтобы поверить. Он выругался и пошел за Сигурдом. А мы с Эгфритом так и остались стоять на месте, как пни.

– Почему ты решил, что они ушли на север, Ворон? – спросил Сигурд, сжимая в руке кабанье ребро, оставшееся от вчерашнего пира.

– Ты знаешь Асгота, – ответил я.

Ярл едва заметно кивнул.

– Эгфрит подтвердит, что, скорее всего, монастырь стоит рядом с крепостью или даже городом. Если монахини расскажут о нас, остаток зимы нам придется спать вполглаза. – Я глянул на Эгфрита.

– Он прав, Сигурд, – подтвердил монах, почесывая щетинистую щеку. – Скорее всего, сестры продают сыр, молоко и хлеб в деревне неподалеку. Обычно так оно и бывает. У них есть покровитель. А у того – войско.

Эгфрит солгал второй раз за утро. Насколько мне было известно, что женские, что мужские монастыри зачастую находились на удалении от деревень. Эгфрит как-то сам объяснил: от греха подальше.

Сигурд обдумал слова монаха и решительно кивнул, жуя кабанье мясо.

– Тогда лети, Ворон. И проследи, чтоб Асгот не привел к нам франков. – Он скривился. – Я их навидался столько, что до самого Рагнарёка хватит.

Те, кто слышал наш разговор, согласно закивали.

– Пойдешь с ними, – велел Сигурд Флоки Черному.

Тот кивнул и пошел собраться, Эгфрит тоже.

Сигурд и Улаф переглянулись. Кормчий похлопал себя по животу и кивнул на кабанье ребро в руках у Сигурда.

– Я бы тоже не отказался, если этот жадный троллий сын Свейн не слопал всего кабана вместе с пятаком, хвостом и костями.

Опершись на копье, я ждал Флоки и Эгфрита и смотрел, как летят на запад грачи и вороны, сливаясь с еще не рассеявшейся ночной мглой. Черные птицы поднялись в серое небо, и чудилось в их хриплых криках над болотом что-то виноватое, словно они только что кого-то умертвили. И тут я почувствовал, что Сигурд смотрит на меня.

– Боишься, что Асгот и Кинетрит разворошат осиное гнездо? И нам снова придется сразиться с франками?

Я посмотрел в его голубые, как воды фьордов, глаза.

– Лучше не ввязываться в бой без нужды, – сказал я.

Сигурд и сам так часто говорил.

Ярл кивнул. Мы замолчали.

– Отпусти ее, Ворон, – наконец произнес он.

– Господин?

– Кинетрит. Она не та, что прежде. Жизнь меняет нас, Ворон, как море точит валуны. Ее душой овладел хаос, и для тебя она потеряна.

Кровь забурлила. Я никогда не делился своими потаенными мыслями ни с кем, даже с Сигурдом. Но теперь, облеченные в слова, они повисли в воздухе, словно весло, занесенное для гребка.

– Асгот тянет из нее душу с тех пор, как мы уплыли из Уэссекса, – процедил я сквозь зубы. – Она даже с монахом больше не говорит. Уж лучше бы молилась Белому Христу. Асгот задурил ей голову колдовством.

– Он и вправду обладает тайным знанием, – признал Сигурд. – Старый волчара столько раз мог погибнуть, а все еще живет… Нет, Ворон, Кинетрит заблудилась, и спас ее не ты, а Асгот.

Слова эти пронзили мне сердце, как острый нож.

– Он вывел ее из дремучей чащи, но завел в болото, – сказал я. – И когда-нибудь я его убью.

Сигурд сжал мое плечо.

– Найди ее, – сказал он, пристально глядя мне в глаза, – а потом отпусти.

Меня окликнули. Флоки стоял по колено в высокой жесткой траве – на спине щит, в руке копье. Позади него ждал отец Эгфрит с заплечным мешком и можжевеловым посохом.