Как я ругала себя, что снова привезла всю семью на Шри-Ланку тогда, в декабре. Зачем? Мы лишь недавно вернулись в Лондон. Мы слишком часто мотались туда-сюда, нам мало было одной страны, вечно чего-то не хватало. «У меня было все, и я все загубила», — думала я. В первые недели после волны мне часто снилось, как моя подруга Фионнуала — вообще-то очень мягкая и спокойная — врывается в наш лондонский дом и неистово орет на меня за то, что я отвезла детей в Коломбо тогда, на Рождество.

Но этим летом, понемногу вспоминая проведенные здесь месяцы, я уже столь яростно не виню себя. Теперь я понимаю, почему мы со Стивом решили вернуться в Коломбо. Нам хотелось снова прикоснуться к жизни, которую мы себе там обустроили.

В тот год, вдали от привычных лондонских дел, у нас с мужем появилось свободное время. Мы со Стивом неторопливо работали над статьями и диссертациями. По праздникам и выходным мы путешествовали всей семьей.

Чаще всего отправлялись в лесные походы. На заре нас будила дивная природная симфония. Я не слышала ее уже шесть лет и сейчас вряд ли вынесла бы, но помню очень живо. Первым шло отдаленное журчание воды; потом — воркование и сладкие трели; дальше — тревожные вопли попугаев и клохтанье джунглевых кур; а над всем этим — звонкие переливы дрозда и пронзительно-чистая песня славки.

Довольно часто ездили на пляж. Мы с Виком любили рано утром гулять по безлюдному берегу и смотреть, как похмельные рыбаки тянут сети под истошное карканье ворон. Стив делал сашими со свежайшим тунцом, которого покупал прямо с лодок, чем очень гордился. Теперь я отчетливо вспоминаю, как мы сидели на песке и объедались мидиями, приготовленными в собственном соку на открытом огне. Закат. Соль на детских ресницах. На жестяное блюдо с грохотом падают высосанные раковины. Про это время дня Малли говорил: «Час, когда вечер разлегся на столе» — это он по-своему запомнил первые строчки «Любовной песни Альфреда Дж. Пруфрока». Я часто читала мальчикам Элиота, сама не знаю зачем.

Мы много раз ездили в «Ялу»; впрочем, мальчиков мы привозили туда еще до того, как они научились ходить. По заповеднику мы ездили на джипе. От ухабистой дороги веяло жаром, на волосах оседала красная пыль. Джунгли Вик понимал и чувствовал — и мне это очень нравилось. Он первым замечал редких рифовых авдоток на прибрежных камнях, безошибочно узнавал протяжный, мелодичный свист краснокрылого жаворонка. Мы всегда останавливались в одной и той же гостинице. Каждый раз Вик покупал в сувенирной лавке подарочную брошюру «Птицы “Ялы”». Я нашла стопку этих буклетов в той же сумке, где лежал ежедневник Стива. В них Вик отмечал тех птиц, которых видел в очередной приезд. Я быстро их пролистала. На каждой странице виднелась радостная красная галочка.

За эти годы я не раз возвращалась в «Ялу». По пути из Коломбо, проезжая водохранилище Удавалаве, я неизменно отводила глаза. Викрам обожал это место, где ястребы ловят потоки восходящего воздуха и парят над сверкающей гладью искусственного озера. Вечером 26 декабря 2004 года, когда меня везли назад, в Коломбо, я уткнулась головой в колени, едва фургон вырулил к водохранилищу. «Мне нельзя туда смотреть, потому что Вик никогда больше этого не увидит», — крутилось у меня в голове. Прошло шесть лет, и вот я еду по той же самой дороге в компании сестры Стива и ее детей. И впервые после волны я нахожу в себе силы поглядеть на озеро.

Мы вернулись из Коломбо в Лондон 1 сентября 2004 года, когда в нашем саду уже почти созрели яблоки. На утреннем собрании в школе сыновей похвалили, что они быстро втянулись в учебу. Поэтому, когда встал вопрос о планах на рождественские каникулы, мы со Стивом легко приняли решение. Мальчики вполне освоились и в Лондоне, и в Коломбо. Надо поддерживать связь со вторым домом. Хорошо бы наведаться туда ненадолго. Недели на три.

Как всегда, Стив занес в ежедневник все дела и задания на эти три недели. Крайний срок подачи статьи, позвонить коллегам, мелкие повседневные хлопоты. Я увидела дату и время нашего вылета из Лондона в Коломбо — 8 декабря, 21:00. Обратный рейс — 31 декабря — он почему-то не вписал. Наверное, просто не дошли руки. Но на страничке с датами 24, 25 и 26 декабря было крупно выведено последнее слово, которое муж написал в ежедневнике за 2004 год. Яла.

Они никуда не улетели. Цунами не отпугнуло белобрюхих орланов, которые гнездились у лагуны, рядом с гостиницей. Впервые вернувшись туда после волны и обнаружив знакомую пару, я не смела за ними наблюдать. Это были птицы Вика, а не мои. Затем у меня развилась навязчивая потребность: непременно увидеть их в каждый приезд. Я не могла покинуть «Ялу», пока не замечу их хотя бы краем глаза. Мне нужен был этот знак. Знак чего? Я и сама не понимала.

Вероятно, просто требовалось отвлечься. Я подолгу глядела, как орланы парят в теплых потоках воздуха — мощные, грациозные, слишком довольные жизнью, чтобы снизойти до охоты. Другие птицы — кулики, вороны — неизменно впадают в шумную панику, завидев крылатых гигантов. Они тревожно перекликаются, предупреждая друг друга об опасности, или сбиваются в огромную стаю и мечутся вокруг орланов, надеясь их отогнать. Но хищникам все равно. Разглядывая их, я забывалась — и легче выносила это место. Место, где потеряла все.

Но сегодня меня ждет сюрприз. Я снова стою на берегу лагуны и даже не сразу понимаю, что орланы, которые кружат в небе надо мной, — это другие птицы. Перья у них на крыльях короче и пока не черные, а темно-коричневые. Орланы-подростки. У любимцев Вика появилось потомство. Теперь их четверо.

Никогда еще не видела, как орлята учатся летать. Они бросаются с ветки, на несколько мгновений зависают в воздухе, а затем, хлопая крыльями, кое-как дотягивают до соседнего дерева. Еще одна попытка, на сей раз неудачная. Они резко теряют высоту и едва не врезаются друг в друга.

Вы когда-нибудь видели, как орел летит вверх тормашками? Один из молодых орланов пытается спикировать, но неверно рассчитывает угол. Кажется, он вот-вот упадет на голову. Ноги растопырены, когти задраны прямо в небо, белое брюшко блестит на солнце, шея отчаянно выгнута.

Когда надо пожарить оладьи, мой мозг отключается. Хоть убейте, не помню, как это делается. А ведь когда-то я жарила их чуть ли не каждый день. Неужели я так далека от себя самой? Мальчики ели оладьи с лимонным сиропом, Стив любил заедать ими цыпленка карри и дхал. Но в последний раз это было шесть лет назад. Я мысленно произношу слова в последний раз и шесть лет — и поражаюсь, словно узнала новость. Мне хочется пробить время кулаком, как будто оно стекло, и ухватить нашу прежнюю жизнь, притащить ее сюда. Вернуть себе.

Хочу, чтобы сейчас было воскресенье, а я крутилась бы у нас на кухне. Хочу, чтобы пришел Стив с полным пакетом свежих булок. Я наделала бы горячих бутербродов с моцареллой, помидорами, базиликом и мелко порезанным зеленым чили. Мы со Стивом выпили бы по бокалу белого вина. Булки в нашей местной пекарне не так хороши, как те, что мы покупали на Брик-Лейн, когда жили в Восточном Лондоне — давным-давно, еще до рождения мальчиков. По выходным мы тогда ходили в кино на поздние сеансы, а по дороге домой покупали свежайшие, горячие булки — только что из печи. В три часа ночи в пекарне не было никого, кроме нас и таксистов, которые подъезжали к ярко освещенному магазинчику, где за фунт можно было взять целую дюжину булок. Мы часто рассказывали сыновьям про те беззаботные времена: «Вот было хорошо! Мы гуляли целую ночь, а вас еще не было, и по воскресеньям никто не будил нас ни свет ни заря!» Дети делали вид, что им стыдно.