с работнической артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука» (указ. соч., с. 40). По Герцену: «Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии… Общинная организация… благополучно дожила до развития социализма в Европе» (указ. соч., с. 38). Чем мотивировал Герцен перспективность социалистического пути развития России? Тем, что «русский крестьянин — прирожденный коммунист» (указ. соч., с. 38), что частная собственность в общине «не имеет корня». Это — ответ Герцена устами своего ближайшего соратника Огарева (Смирнова З. В. Социальная философия А. И. Герцена. М.: Наука, 1973. С. 176). Наблюдая кровавые коллизии европейских революций 1848 года, Герцен в 1849 году приходит к выводу: «…я не вижу причин, почему Россия должна непременно претерпеть все фазы европейского развития» (Утопический социализм… С. 130). Этой заявкой постулируется возможность перескока через исторические этапы. В 1854 году в статье «Старый мир и Россия» Герцен вновь возвращается к этой мысли: «… должна ли Россия пройти через все фазы европейского развития? Я решительно отрицаю необходимость подобных повторений… Если в Европе социализм воспринимается как знамя раздора, как угроза, — перед нами социализм предстает как радуга революций, надежда на будущее» (указ. соч., с. 136, 137). Будучи свидетелем острых классовых конфликтов, Герцен проникается все большей антипатией к европейской буржуазной действительности, пытаясь в русском крестьянском мире найти элементы, опираясь на которые можно было бы избежать катаклизмов европейского буржуазного общества. И находит их, год 1859: «…Исторические формы западной жизни в одно и то же время, будучи несравненно выше политического устройства России, не соответствуют больше современной нужде, современному пониманию… Следует ли ему (русскому народу. — Б.) пройти всеми фазами западной жизни для того, чтобы дойти в поте лица, с подгибающимися коленами через реки крови до того же выхода, до той же идеи будущего устройства и невозможности современных форм, до которых дошла Европа? И притом зная вперед… что это безумно… Элементы, вносимые русским крестьянским миром… состоят из трех начал: 1) права каждого на землю; 2) общинного владения ею; 3) мирского управления. На этих началах, и только на них, может развиться будущая Русь» (указ. соч., с. 139–141).

Задумываясь о социалистическом переустройстве России, Герцен не мог обойти вопрос и о том, кто возглавит социалистическое движение. И в 1849 году в статье «Россия» он дает на него ответ: этим элементом будет революционная интеллигенция, представленная средним дворянством — «зародышем и умственным центром грядущей революции» (Герцен А. И. О социализме. Избранное. М.: Наука. С. 251). Не вызывает сомнения, что темы детерминированности исторического процесса, роли личности и ее влияния на исторический процесс находились в центре раздумий Герцена. В рассуждениях на эти темы он в целом сбивается на субъективизм, абсолютизацию роли личности. Вот его трактовка взаимосвязи исторического процесса и личности в 1861 году, более конкретная относительно года 1849: «…Не имея ни программы, ни заданной темы, ни неминуемой развязки, растрепанная импровизация истории готова идти с каждым… Теперь вы понимаете, от кого и кого зависит будущность людей, народов?.. да от нас с вами… Как же после этого нам сложить руки!» (Утопический социализм… С. 144–145). И Герцен не сидел сложа руки. С упразднением крепостничества Россия вступает в буржуазную стадию своего развития, коллизии которой Искандеру хорошо известны. Манифест развеял иллюзии крестьянства — урезанными оказались и воля, и земельные наделы. По России прокатилась волна недовольства. В унисон этому недовольству звенел и «Колокол», будя топорные инстинкты. Манифест не колебал общинные устои, и это сохраняло у Герцена прежние надежды на общину как основу социалистического переустройства России. На рубеже 1864–1865 годов Герцен из далекого Лондона сообщает миру, что есть «народ, носящий в быте своем больше условий к экономическому перевороту, чем окончательно сложившиеся западные народы (заявка на русский народ как мессию нового мира на социалистических началах. — Б.)… И вот пятнадцать лет я постоянно проповедую это» (Утопический социализм… С. 148). Эти же мысли Герцен развивает и в середине 1865 года: «…Наше дело на череду. Наши десять заповедей, наш гражданский катехизис — в социализме. Если б он и в самом деле умер и был схоронен в Европе, то и тогда это мало бы имело влияния на нас. Наследство свое он передал нам при жизни… Разве общинное владение и право на землю — не социализм?.. Нам нет необходимости переходить всеми фазами политической эволюции…» (Утопический социализм… С. 149, 151).

Проживая на Западе в течение десятилетий, широко пользуясь благами буржуазной демократии, Герцен неустанно третировал идеи парламентаризма и в целом Запад, от «дряхлого Протея», 1851 год (Герцен. О социализме… С. 267), до «больницы, лазарета, дома умалишенных», 1867 год (Утопический социализм… С. 151). Удивительная логика у барина Герцена, считающего себя умственно здоровым, но спасаться от царизма предпочитающего в «доме для сумасшедших»!

К концу жизни Герцен стал смотреть на крестьянство, насильственный переворот более трезво. В своем политическом завещании «К старому товарищу» из четырех писем с января по август 1869 года, обращенном к М. Бакунину, он пытается по-новому взглянуть на некоторые узловые пункты своей мировоззренческой доктрины. Хотя в целом так и не отмел ее. «Петрограндизмом (насилием сверху. — Б.) социальный переворот дальше каторжного равенства Гракха Бабефа и коммунистической барщины Кабе (за полсотни лет предугадал большевистское крепостничество! — Б.) не пойдет… Не душить одни стихии в пользу других следует грядущему перевороту, а уметь все согласовать — к общему благу… Тот, кто не хочет ждать и работать, тот идет по старой колее фанатиков и цеховых революционеров… Всякая попытка обойти, перескочить сразу — от нетерпенья, увлечь авторитетом или страстью — приведет к страшнейшим столкновениям и, что хуже, к почти неминуемым поражениям… постепенность неотъемлема всякому процессу разумения… я всем сердцем и всем помышлением звал дикие силы на месть и разрушение старой веси, — звал, даже не очень думая, чем она заменится. С тех пор прошло двадцать лет… Ни ты, ни я не изменили наших убеждений… Ты рвешься вперед по-прежнему с страстью разрушения… Я не верю в прежние революционные пути… Для нас существует один голос и одна власть — власть разума и понимания. Отвергая их, мы становимся расстригами науки и ренегатами цивилизации… С консерватизмом народа труднее бороться, чем с консерватизмом трона и амвона… Народ — консерватор по инстинкту… его идеал — буржуазное довольство… Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри… великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей… Я не верю в серьезность людей,