— Нет, не меняла.

— Вам знаком этот предмет?

Мне указали на пресс-папье из агата, то самое, которое сегодня… не могу об этом вспоминать!

— Да. Это пресс-папье Сергея Углова.

— Кто такой Сергей Углов?

— Наш сотрудник. Бывший. Он недавно погиб, отравившись бледной поганкой.

— Где находилось это пресс-папье последние дни?

Чуть помешкав, я решила не скрывать:

— На столе у Владислава Капицы. Это сотрудник сектора Германна.

— А где вы были вчера вечером?

— Смотря во сколько, — вырвалось у меня, не ожидавшей столь резкой перемены темы.

— Расскажите все в подробностях. Рабочий день заканчивается в пять?

Я кивнула:

— Да. Я пошла домой пешком. Пришла часов в девять.

— Так, интересно, — вновь протянула моя собеседница. — А какая вчера была погода?

— Дождь, — лаконично заметила я.

— И вы гуляли?

— Да.

— Четыре часа?

— Да.

— Может быть, заходили в кафе, или в кино, или…

— Нет.

— Возможно, вас видел кто-нибудь из знакомых?

— Вряд ли.

Дама мрачно хмыкнула, потом монотонно поведала:

— Мы предлагаем вам оставить вот здесь отпечатки своих пальцев. Однако, согласно закону, вы можете отказаться, если полагаете, что данное действие нанесет ущерб вашим интересам.

Я ничего не поняла, но покорно позволила снять отпечатки.

— Пока можете идти. Если в ближайшие дни вы намерены покинуть город, то должны поставить нас в известность. Завтра с вами поговорят еще.

— Погодите! — очнулась я. — Я хотела бы вам рассказать… У меня есть соображения о том, почему ее убили.

— И почему?

— Она… она знала, кто убил Сергея Углова.

— Разве он был убит?

— Официально нет, но мне кажется, он отравился не случайно.

— У вас имеются доказательства?

— Не совсем. Это долгая история.

Дама передернула плечами:

— Сейчас у нас нет времени выслушивать долгие истории. Вы у нас не одна.

— А когда? — проявила настойчивость я.

— Возможно, завтра. Но помните — вы несете ответственность за свои слова. Введение сотрудника милиции в заблуждение наказуемо.

Господи, они все сговорились, честное слово! Принимают меня то ли за авантюристку, то ли за шизофреничку. Но я-то знаю, что, если не объясню всего, они никогда не догадаются о том, что произошло на самом деле. Они будут искать Викиных недоброжелателей или брошенных любовников, а истинный убийца останется безнаказанным. Я этого не позволю! Я и сейчас словно вижу ее скрюченное тело, лежащее на грязном холодном полу, и ощущаю на щеке этот легкий, мимолетный, веселый поцелуй. Нет, не думай пока об этом, не думай, тебе нельзя плакать!

Постепенно все перебывали в соседнем помещении и, мрачные, возвращались обратно.

— Похоже, ее убили этой Сережкиной фигней, — констатировал Иван Иванович. Плохое настроение не лишило его обычной откровенности.

— Пресс-папье, — уточнила я. — Оно лежало рядом с ней. Точнее… точнее, на ней.

Я тряхнула головой, чтобы отогнать ужасное воспоминание.

— Ага, — продолжил Иван Иванович. — И где эта фигня вчера валялась? Владик, у тебя?

— Да, — неохотно согласился тот, — у меня на столе. Но это не я.

— Конечно, не ты. У тебя с Викой шашней не было. У тебя Галка есть. А убили, видать, вечером. В шесть то ли в семь то ли в восемь.

Я заинтересовалась:

— Почему?

— Потому что я в это время как раз с Палычем в шашки играл. А жена его, Палыча, тоже там была. И дочка с зятем. Менты, как узнали, сразу рукой на меня махнули. Мол, не нужен ты. Да и парней я Викиных плохо знаю. Какой с меня прок?

— А почему парней?

— Как почему? Я сразу ментам доложил — наверняка убил кто-то из них. Девка молодая, глупая, до денег жадная, прости ее, господи. Все искала парня побогаче. То один у нее, то другой. А парни, они тоже не железные. С ними так нельзя. Я уже решил — как домой приду, Ленку, внучку мою, под кран суну. Пусть помокнет.

— Зачем? — оторопела я.

— Штукатурку эту вашу смыть. Не доведет она до добра, — искренне констатировал Бойко.

— Иван Иванович, — возразила я, — да как же ее парни к нам в институт прошли? У нас ведь вход по пропускам.

— Ха! А то в институте у нее их было мало. Глазами так и шныряла, прости ее, господи. И моя дура тоже все на дискотеки бегает. Думает, ей, как с гуся вода. А бедную девчонку вон чуть не среди бела дня прикончили. Ну, вечером, так не ночью же! И где? На работе! В закрытом институте! Камнем по голове ударить — совсем мерзавцем быть надо.

— А я в это время гуляла, — вздохнула я.

Ужасно, да? Я гуляла себе спокойно, грустила, стихи писала, а ее как раз убивали. Из-за меня.

— Ничего, ты девка, тебе алиби не нужно. А вот, к примеру, ты, Владик, ты где был?

— Дома, — быстро выпалила Галя. — Со мной и с его мамой. Мы весь вечер были у него дома.

Я глянула на Капицу. Он словно слегка смутился. Или почудилось?

— А ты, Андрюха?

— Я-то… ну… дома, с семьей.

Да что со мной сегодня? Почему мне кажется, что все врут?

— А я в Гостиный ездила, платье себе купила, — по собственной инициативе отчиталась Анна Геннадьевна. — Чистый хлопок. Английское, уцененное.

Я подошла к Рите и тихо спросила:

— Рита, а где были в это время вы?

Я надеялась, вдруг у нее столь безупречное алиби, что я моментально отмету все подозрения. Роль доносчицы, от которой меня столь упорно отговаривали, мне и впрямь казалась чуждой. Просто я не видела другого выхода.

Она подняла брови:

— С каких пор, Танечка, ты получила право задавать мне подобные вопросы? Ты что…

— Рита, — прервала я, — простите, но я не буду ничего скрывать от милиции. Мне придется рассказать все, что я знаю. В конце концов, они ведь не станут сообщать об этом вашим близким без крайней необходимости. Они ведь не из полиции нравов, в конце концов.

— Вот как! — моя собеседница повысила голос так, что все обернулись к нам. — Ты надеешься, оклеветав меня, отмести от себя подозрения? Я бы не советовала тебе этого делать. Ты пострадаешь при этом гораздо больше, чем я. Твоей клевете, никем, между прочим, не подтвержденной, не поверят, а то, что можем сообщить мы с Андреем, наверняка их заинтересует. Правда, Андрюша?