— Я так и не понял, почему мы должны себя так вести. Что вы делаете в других случаях? И зачем нужна эта секретность?

— Позвольте мне, — вмешался до этого не промолвивший ни слова Махлуф Леви. — Позвольте мне объяснить. Хотите вы того или нет, но по вашему кибуцу разгуливает убийца.

Дворка вздрогнула. Моше опустил глаза, а Михаэль понял, что его излишняя осторожность и мягкость формулировок сейчас неуместна, что нужна шоковая терапия. Он спросил себя, почему он не смог разговаривать с этими людьми с прямотой, присущей Махлуфу Леви. Впервые за весь разговор на лицах сидящих перед ним людей после слов Леви он прочел неподдельный страх. Страх был все время, но только сейчас возникла ситуация, при которой он смог проявиться. И помог этому именно Леви, произнеся без подготовки единственно правильные слова.

— Не вор, — продолжал он, — не наркоман, случайно оказавшийся среди добровольцев, с которыми мне приходилось сталкиваться, а хладнокровный убийца в это самое время ходит по вашему кибуцу.

— Может, это кто-то со стороны? — еле слышно произнес Джоджо.

— Будем надеяться, что так. По крайней мере, мне хотелось бы, чтобы это было именно так, но вряд ли какому-то чужаку будет известно, где у покойного отца Моше хранилась бутылочка с паратионом. Поэтому о чужаке и речи быть не может. — Он посмотрел на них, переводя взгляд с одного лица на другое и пристально вглядываясь в каждого. В нем чувствовалась сила и осознание своей власти. Именно Махлуф Леви оказался тем человеком, которому следовало сейчас вести этот разговор. — Среди вас находится хладнокровный убийца, а мы даже не знаем мотивов его поведения. Мы даже не знаем, что он предпримет дальше. Потому что мы почти ничего не знаем о жертве. Вам нет смысла, как говорится, прятать головы в песок. Вам нужно научиться воспринимать факты, понять, что мы хотим поймать убийцу, а для этого вам нужно сначала помочь найти эту бутылочку паратиона. Вы у себя дома, вы можете заходить в любые дома, все вынюхивать, все высматривать еще до того, когда все остальные узнают про паратион. — Его голос стал громче: — Кто знает, может, вам удастся сделать то, что мы сами не сможем. Есть вещи, которые вы знаете лучше, чем кто бы то ни было, даже не отдавая себе отчета в том, что вы это знаете. Но прежде всего, вы должны проникнуться важностью соблюдения тайны и того, что бутылочку нужно найти немедленно — до того, как убийца захочет воспользоваться ею во второй раз.

Серое лицо Моше потемнело, и он снова положил руку на желудок.

— Я не собираюсь оставаться в кибуце, — сказала Рики слабым, но решительным голосом. — С меня хватит.

Никто не отреагировал на ее слова.

— Вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете? — спросил доктор Реймер. Его умные глаза смотрели на Махлуфа Леви сквозь линзы очков, пальцы спрятались в красивой бороде. Леви царственно качнул головой, но Реймер продолжил: — В любом случае по кибуцу бродит много разного люда, добровольцы из-за границы, например, да и другие тоже…

— Мы будем рассматривать все возможности, — пообещал Михаэль, — но не забывайте о бутылочке паратиона, которая исчезла из хранилища, и спросите себя сами, кто из посторонних мог знать, где она находится, кто знал, что Оснат Харель легла в лазарет, и кому хватило двадцати минут, чтобы совершить убийство, если у него не было законного права находиться в кибуце? — Подождав, он добавил: — Конечно, картинка пока получается неясная. Мы мало знаем о жертве и, конечно, не имеем ни малейшего представления об истинном мотиве, но, будем надеяться, что к следующему нашему разговору мы уже будем обладать такой информацией.

Махлуф Леви повернулся к доктору:

— То, что я сказал, — не преувеличение, а наоборот. Мне кажется, что вы не понимаете опасности, которая грозит вам всем.

— Тогда чего же вы от нас хотите? — вмешался Моше. — Чтобы мы вынюхивали все в чужих домах?

Леви не удивил такой вопрос, и он еще ни разу за все время разговора не повернул свой перстень на пальце. Михаэль заметил, что, в отличие от него, Леви совершенно не смутился и сказал:

— Именно! Этим вы и должны заниматься. Вы должны подозревать каждого и внимательно следить за всем происходящим. Вы должны быть осторожны сами и не позволить другим стать новой жертвой. — Последнюю фразу подкрепил поднятый указательный палец. Молодые люди уставились на него с открытым ртом — Шломит перестала приводить в порядок свои длинные волнистые волосы, а ее брат в солдатской форме продолжал неподвижно сидеть в кресле.

Рики вытерла вспотевший лоб, ударила себя по колену и сказала:

— Я не хочу участвовать во всем этом. Завтра же утром ухожу. Люди в столовой уже смотрят на меня так, как будто это я все сделала. — Она взглянула на брата с сестрой и краем глаза — на Дворку, которая, не произнося ни слова, продолжала сидеть, положив на подлокотники испещренные венами руки.

Дворка молчала. Ее крупный рот был плотно сжат, уголки губ опустились еще ниже. Серое платье, спокойствие, с которым она восседала на своем кресле, — все говорило о сдержанности, которая все больше восхищала Михаэля. Одновременно он размышлял над тем, какая среда порождает таких людей, как Дворка, для которых сдержанность является наивысшей ценностью. До сих пор в кабинете только Дворка и Джоджо казались недоступными, но Михаэль знал, что, появись небольшая трещинка, и это с трудом создаваемая крепость недоступности сразу рухнет.

Первым не выдержал Моше и, обращаясь к Дворке, произнес:

— Ну что ты молчишь, скажи наконец что-нибудь!

Дворка ответила не сразу.

— Я думала, что мы уже перевидали все, — сказала она глуховатым голосом. — Вы еще молоды, чтобы это помнить. Но кто мог предвидеть, что случится в тысяче девятьсот пятьдесят первом году, когда идеология и политика раскололи кибуцников? После этого я была уверена, что уже все позади: распад семей, ненависть. И потом встречалась ненависть, но уже не так открыто. — Она говорила монотонно, как на похоронах, слово следовало за словом, а тон голоса не менялся.

— О чем ты? — закричал Моше. — О том, что мы должны быть готовы ко всему? Ты хоть слышишь, что говоришь, Дворка? Это убийство! Они говорят о том, что в нашем доме произошло убийство!

— Мы должны пережить это, — сказала Дворка, и ее голос смягчился, когда она посмотрела на сидевших рядом детей. Затем она снова перевела взгляд на Моше: — Что ты хочешь от меня услышать? — уже с человеческими нотками в голосе произнесла она. — Моя жизнь подходит к концу. Это ваше будущее и будущее ваших детей находится под угрозой. Поэтому нужно исправлять то, что еще можно исправить.

— Исправить? — Моше говорил так, словно слышал эти слова впервые.

— Исправить! — твердо повторила Дворка. — Идет медленный процесс деградации. Он не сегодня начался. Наемный труд… — ее голос обретал пафос, — наемный труд в кибуце! Сегодня все члены кибуца проституируют. Они сдают в аренду лужайки перед столовой под свадьбы и бар-мицвы. Вы можете это представить?