– Не помню. Это не имело существенного значения… Так вот, нашу комиссию тогда принимал Брежнев. На встрече меня поразило, насколько неразборчиво и медленно он говорит… Тем не менее все необходимые выводы были сделаны и решения приняты. Это было еще до выступления Рейгана о «звездных войнах». Но к его «космической атаке» мы уже были подготовлены. Не политически, в чем нас потом обвиняли, а технически.

– Неужели Рейган был уверен в успехе СОИ?

– Конечно. Это была стратегическая ошибка, и американцы ее сделали. Нам предстояло доказать им это. Идея о том, что им удастся сделать ядерное оружие бесполезным, в то время увлекла американское общество. И президент Рейган ее «озвучивал». Следует вспомнить, что в 1981 году Папа Римский написал письмо об опасности ядерной войны. На него большое влияние оказали врачи. Он направил письмо и руководителям СССР. Надо было объяснить в Ватикане нашу позицию. Послали туда меня, молодого вице-президента Академии наук.

– И вас это не удивило?

– Нет. В традициях Курчатовского института было ощущение причастности к мировой науке, к главным событиям, происходящим в мире. Еще очень молодым человеком меня послали от института на конференцию в Зальцбург. Хотя для большинства молодых людей в стране, а также для всех служб секретности это было весьма странным. Но курчатовцы находились на особом положении, а потому у нас были хорошие отношения с представителями мировой науки.

– И все-таки выбор вас не был случаен?

– Безусловно. В то время я уже начал серьезно беспокоиться по поводу ядерной войны.

– «Бомбоделы» не ревновали?

– Те, кто непосредственно занимался созданием ядерного оружия, тогда еще были секретными. А отношения с тем же Юлием Борисовичем Харитоном у меня были великолепные… Итак, Ватикан, Рим и знаменитая «Римская декларация», в которой осуждалась ядерная война. Тридцать академий наук собрались в Риме, чтобы ее подписать. И добиться этого было нелегко. Убеждали долго европейцев, некоторые представители азиатских стран возражали… Однако нам удалось добиться своего: Декларация была подписана. Тогда я был убежден, что она сыграла свою роль. Я размышлял о том, каким будет окончание ХХ века. Я считал, что необходимо избежать ядерной войны и предотвратить катастрофу, приближение которой ощущали многие. Много событий происходило в то время, которые настораживали. В частности, я имею в виду и появление космического оружия. Нам пришлось приложить немалые усилия, чтобы добиться моратория. И Андропов пошел на это.

– Легко?

– С ним самим по этому вопросу я не разговаривал. Проблему решали вместе с Ахромеевым и Корниенко. Это начальник Генерального штаба и Министерство иностранных дел. В 1983 году был разгар событий. Случилось нечто уникальное: никаких соглашений с американцами по поводу космического оружия мы не подписывали, но тем не менее его создание было приостановлено. Негласная договоренность действует до сих пор! Начало прорастать взаимопонимание между нашими странами… В частности, речь пошла о прекращении испытаний ядерного оружия. Но для его осуществления нужна была взаимная проверка, то есть ни один ядерный взрыв не может быть не замеченным. Встретились с американцами в Копенгагене на юбилее Нильса Бора. Речь шла о том, чтобы эксперименты по взаимной проверке мы провели без правительства, образно говоря, «на общественной основе». Договорился с Горбачевым, что мы пустим американцев на Семипалатинский полигон, а наши специалисты поедут в Неваду. Однако вмешалось Министерство обороны США. Они поставили ряд условий, которые делали эксперимент бессмысленным. Тем не менее мы решили пустить американцев – пусть проверяют! Дискуссия была жесткой. Заседание Политбюро шло очень трудно. Я приехал на него прямо из Чернобыля. Возможно, это сыграло какую-то роль, но решение было принято. Меня поддержали многие, в том числе и Славский. Но военные все-таки были против. Они обвиняли меня в предательстве, в измене Родине. Прошло всего два-три года, те же военные убедились, насколько я был прав!

– И все-таки контакты с американцами развивались?

– Я старался найти нетрадиционные пути.

– Например?

– Принимал тех американцев, которых никто не принимал. К примеру, одного из руководителей Информационного агентства США. Он был ярым антисоветчиком, и с ним отказали встречаться все чиновники. Я его принял в Академии наук. Или тот же Шарон. С ним опять-таки все отказались встречаться, я же согласился… Это не было бравадой. Просто я понимал, что есть определенные нормы отношений между государственными деятелями, и если мы намерены участвовать в мировой политике, то их нужно соблюдать! Да и цели я поставил высокие: речь шла о ядерном разоружении, ради этого догмами можно было не только пожертвовать, но и пренебречь. Такая позиция повышала мой авторитет, что открывало мне двери в очень высокие кабинеты. К примеру, я написал письмо Рональду Рейгану, и оно легко ему на стол. Дело сразу тронулось с мертвой точки…

– Ваше личное мнение о Горбачеве?

– С ним было трудно. Он до конца не доверял никому, кроме себя самого. Ему трудно было принимать верные решения. А потом он стал слишком уж сильно доверять только самому себе… Поначалу мы радовались, что он пришел к власти. Мы стояли с Кручиной на пятом этаже и ждали, чем закончится заседание Политбюро. Это было сразу после смерти Брежнева. Наконец, узнали, что председателем Комиссии по похоронам, а значит, и Генеральным секретарем избран Михаил Сергеевич. Я первым зашел к нему в кабинет, поздравил.

– Так просто можно было зайти?

– Можно было… Конечно, Горбачев сделал фантастическое дело – он закончил холодную войну. Тогда я не представлял, что подобное возможно. Не сомневаюсь, что история будет оценивать его очень высоко. А с другой стороны – борьба с пьянством. Все было сделано по-русски, то есть глупо и жестоко. Но тем не менее продолжительность жизни взрослого мужского населения России выросла, а смертность резко упала. В 91-м году смертность резко подскочила. Так что простых оценок исторических событий и личностей не бывает…

– А ваша оценка Ельцина?

– В какой-то степени с ним мне было проще. Он чувствовал себя в какой-то степени царем, а потому считал свои решения обязательными для всех. И это подчас помогало решать крупные проблемы.

– К примеру?

– Допустим, судьбу Академии наук СССР. Все шло к тому, чтобы ее ликвидировать, а Российскую академию создавать заново. Многие академики в это не верили, мол, подобного произойти не может! Они просто не понимали, что происходит в стране и во власти. Команда Ельцина, кстати, вела речь об уничтожении АН СССР. Надо было действовать, и я пошел к Ельцину. Надо отдать ему должное, он сразу все понял. Говорит, давай документы, подпишу. Наутро он уезжал в Германию. Я пообещал приехать в аэропорт. Документы были у Бурбулиса, который руководил правительством. Это было на том же пятом этаже здания ЦК партии, где раньше заседал секретариат. Какие-то монахи бродят по коридору, другие странные люди. Пытался сначала попасть в кабинет Бурбулиса, но пробиться не смог. Встретил его в коридоре, но он отмахнулся, мол, очень занят, так как должен вести заседание правительства. И вот тут-то случилось непредвиденное: меня коллеги просто втолкнули на это заседание. Все поворачиваются в мою сторону, мол, зачем тут этот академик, которого никто на заседание не приглашал. Я подхожу к Бурбулису и прошу его отдать мне бумаги по Академии наук и Курчатовскому институту. Ему ничего не остается – он отдает их мне. Утром я подписал документы у Б. Н. Ельцина.