Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Господи! Что он творит!
Всё тело, словно наэлектризованное, бьётся током и дрожит от волнующих импульсов, что заставляют чувствовать меня его умелые руки.
Я сгораю в его пламени... это мой личный ад! С каждым движением я словно умираю и рождаюсь вновь!
- А-а-ах, - не могу больше сдерживаться и впиваюсь в шершавую кожу ногтями.
Никита накрывает мои губы своей ладонью и властно приказывает:
- Давай же, малышка, не сдерживайся! Сделай это! Отпусти себя!
Он давит особенно сильно на самую чувствительную точку, и я...
Словно дверь, сорвавшаяся с петель от ураганного порыва верта, начинаю биться в сладких судорогах.
Мои глаза закатываются, и я беспомощно хватаю носом воздух...
Бьюсь, кричу, извиваюсь... распадаюсь на невидимые частицы, а потом снова возвращаюсь в своё взбесившееся тело.
Крепкие руки удерживают меня в вертикальном положении.
Никита поворачивает меня к себе лицом и ласково целует.
- Это бельё мы точно возьмём, - усмехается он.
Потом, видя моё замешательство, добавляет:
- В таком состоянии его просто не примут обратно.
Я вскипаю и, сгорая от стыда, опускаю взгляд вниз. А он берет мое лицо за подбородок, поднимает, заставляя смотреть в глаза.
- Я сказал, чтобы ты надела красное. Я передумал, котён. Примерь вот это, - он показывает на вешалку. – Белое. Белое платье. Всегда мечтал увидеть тебя в белом.
Вижу, как сжимаются челюсти. Он мечтал видеть меня в белом платье невесты. Он именно это имел в виду.
Мгновение мы смотрим друг на друга, словно стараясь вспомнить, запомнить…
Потом Никита целует мою руку, и снова выходит из примерочной, тактично оставляя меня наедине с собой...
А я… я медленно сползаю по стене на пол...
Да. Тут мне и место... На глаза наворачиваются слёзы.
Сама не знаю, от чего мне хочется плакать больше... От счастья? От шока? От удовольствия?
Или от осознания того, что я только что стала падшей женщиной?
Это уже не просто поцелуи... не просто преследование бывшего...
Я только что изменила своему мужу с другим.
С тем, кого поклялась самой себе никогда больше не пускать в свою жизнь. С тем, кого поклялась однажды разлюбить...
Поклялась, и не смогла. Не смогла!
Я все еще люблю его. Сильно, остро, страстно, до бабочек в животе, до осколков сердца на асфальте.
Люблю.
И не знаю, что мне с этим делать…
Глава 29
Выхожу из примерочной, в висках стучит, нервы как канаты натянутые, весь на взводе.
Мне нужен ледяной душ. Или хороший спарринг.
Или хороший секс.
Секс с котёной. Только с ней. Больше ничего не поможет.
Хочу её, только её, эту сладкую девочку, такую невинную и наивную, словно и не живёт она почти 5 лет в браке с другим мужиком. Как будто там у не ничего нет. Она до сих пор моя. До сих пор мне принадлежит.
Сажусь на диванчик, голову опускаю.
Чувствую ее запах. Везде. В ушах до сих пор ее стоны, всхлипы, дыхание.
Наваждение моё.
Проклятие.
Что же делать-то, а?
Ведь если бы я понимал, что она не хочет, что её это не вставляет, не заводит, если бы знал, что она меня вычеркнула тогда, пять лет назад, спустила в унитаз наши чувства – было бы проще.
Но я ведь вижу, что это не так!
Ну не такая Сашка! Если бы она не хотела, чтобы я ее трогал, она бы когтями, зубами бы рвалась! Она бы билась со мной не на жизнь, а на смерть! Да, конечно, я сильнее, если бы я захотел, я бы ее сломал, но она бы не получила удовольствия! Ни хрена бы она не была такой мокрой и готовой, если бы не хотела сейчас меня. Именно меня!
Поэтому и было в ее глазах это выражение отчаяния!
Ни ненависти, ни отвращения – именно отчаяния. От того, что она, её тело, её сердце до сих пор отзывается на мои прикосновения. На мои ласки.
Она отвечает мне не потому, что я принуждаю. А потому, что не может не отвечать.
И что нам с этим делать?
Телефон вибрирует. Приходит сообщение от Дорофеева. Интересно.
У него появилась какая-то информация. Насчет котёны. Любопытно. А Стрелец пока молчит.
Ну что ж…
Дверь в примерочную открывается.
Поднимаю взгляд и челюсть падает.
Зачем я просил ее примерить именно белое? Она как невеста. Такая чистая, невинная, но при этом такая желанная. Не смотрит на меня, стоит, глаза опустив.
Чёрт. Она идеальная, моя…
Встаю, делаю шаг к ней, и тут же взгляд – как выстрел.
- Не подходи. Не трогай меня, Никита!
- Саш…
- Нет. Не надо. Хватит! Ты уже достаточно поиграл со мной.
Достаточно? Она серьезно? Да будь моя воля… ешки-матрешки, я бы… я бы забрал ее себе, я бы неделю ее не выпускал из спальни! Я бы…
- Тебе нравится меня унижать, оскорблять, мучить… Ты считаешь, что я заслужила. А ты не думал, что скажут твои дети, когда узнают о том, что ты издевался над их матерью? Думаешь, им это понравится?
- Саша… - она вступает на опасную дорогу.
- Ты можешь, конечно, купить их подарками, игрушками, развлечениями, новыми платьями…
Чёрт, вот это она зря сказала.
- Ботиночками еще, Саш. Ботиночки у них стоптанные.
Вижу, как она вспыхивает, и выражение растерянности на лице сменяется гневом. Как львица будет за своих детей драться – это я уже понял!
- Что? Что ты сказал? Стоптанные ботиночки? Они новые, Никит! Я их месяц назад купила! Просто это дети! Они такие! Милуся аккуратная, а вот Алинка – нет, она может в первый же день новое платье порвать, потому что в кустах была кошка, которую ей непременно надо! А обувь – это вообще боль. Она же встает у бордюра, в садике, и начинает носиком ботиночка долбить – ей так нравится! А краска с обуви сейчас быстро слезает, даже с самой качественной. И да, у меня нет возможности им ботинки по пять, десять тысяч покупать! А иногда я беру ношеное, то, что знакомые отдают. Не поверишь, так многие делают!
- То есть, мои дети в обносках ходят?
- Нет, Никита! Это мои дети ходят в обносках. Понял? – не говорит, словно выплевывает слова, презрением поливает. - У тебя вообще никаких детей пока нет! Будут, когда твоя белобрысая мымра тебе родит. Ясно? И платье свое забирай, не