– Петро, объясни-ка, откуда здесь твои инициалы?! – И протянул её напарнику. – Твоя?

– Моя. – Петро не стал запираться. – Но я не знаю, как она вообще у него оказалась. – Он старательно не смотрел на то, что осталось от Исмаилыча. – Я вообще не знаю, почему он здесь – он же утонул!

– Одной странностью меньше стало – этот гад просто не закрепил колёса на пароме. Что в папке?

– По дороге расскажу, – и Петро, отворачиваясь от страшного места, наткнулся взглядом на оторванную руку – из сжатого кулака торчал клок жёстких серых волос. Его согнул приступ рвоты.

Я молча достал из кармана флягу с водой, протянул ему.

– Спасибо, – прохрипел он, прополоскав рот. – Пошли отсюда, Яш, пока сам тут душу Богу не отдал. Я физик, не биолог и не медик.

– И грибы ты с этого дня разлюбил, – подколол я его, сам поражаясь цинизму неуместной шутки.

– Дай мне папку, – Петро протянул руку.

– И зачем, друг мой ситный? Сейчас донесём до Егорыча, а тот примет под расписку и в компетентные органы передаст. Расследование начнётся, опергруппа приедет…

– Я тебе сказал – отдай! – с истерическими нотками в голосе закричал Петро. На щеках его выступили красные пятна, лоб покрылся испариной. Его колотило. – Отдай, сказал! Ты сюда что, помогать приехал, а ты под монастырь подведёшь всех! И не только меня, а вообще всех, всех! Ты же ничего не понимаешь!..

– Так ты мне объясни, глядишь, и пойму – вроде не совсем дурак. Я сейчас сяду вот тут, рядом с Исмаилычем, разложу все документы, проанализирую, а ты расскажешь что к чему. Лучше мне пояснения давать, чем дяде-следователю, волкодаву.

Про волкодава зря сказал, Петро глянул на сжатую ладонь покойника, на клок жёсткой шерсти и будто озверел – он бросился на меня с яростью крысы, загнанной в угол. Впрочем, силы были не равны, и несколькими ударами я погасил всплеск эмоций.

– Пусти, – хрипел Петро, выплёвывая жухлые листья изо рта, – пусти, чёрт, больно же!

– Что, успокоился? – я сильнее завёл его руку за спину; ботаник взвыл и забил левой рукой по земле. – Не советую больше на меня бросаться, могу и забыться, как следует отделать тебя. – Я отпустил его руку, убрал колено со спины, и комсомолец семидесятых, красный, перемазанный весенней грязью, со стоном перекатился на спину, сел.

– Прости. Не хотел. Давай отойдём отсюда, а то будто спину сверлит взглядом… – и он кивнул назад, на страшный сук с насаженной на него головой абхаза.

Подхватив поклажу, пошли по направлению к деревне. Решил подождать до дома – и с объяснениями, и с просмотром содержимого папки.

Фёдор Егорович тут же, с собаками и мужиками, отправился по нашему следу в лес. Связь так и не работала. Но на телефоне, не оставляя надежды дозвониться до Шатохино, сидела жена председателя.

Егорыч вернулся из леса через час – чернее тучи.

– Вот не хотел же брать его на работу, и земляков его не хотел брать, но они года три назад купили дом, вроде обживаться начали, да и связи у Роберта Исмаилыча неплохие оказались – крутился молодцом. С ГСМ и с техникой проблем не знали…

– Как «три года»? – я вспомнил, что, когда ехали сюда, Исмаилыч говорил, что живёт в Поломошном с середины восьмидесятых.

– Вот так, три, а может, чуть меньше – постоянно-то. Хотя с конца девяностых наездами появлялся, вроде по делам или отдохнуть, порыбачить. У Балашихи первое время квартировал – пока дом не купили. Ну да что теперь говорить? О покойных либо хорошо, либо ничего. Я, это, отправил гонцов в Шатохино, ещё четверо на моей «Росе» попытаются добраться до трассы.

– Фёдор Егорыч, не в службу, а в дружбу, пусть ваши ребята – кто первый доберётся до людей – позвонят по этому номеру. Говорить ничего не надо – просто цифры, я их тоже написал. Фамилию пусть назовут мою и цифры. Думаю, с концерна быстрее организуют и связь, и власть, и следователя.

Егорыч понимающе кивнул и тут же махнул рукой, отпуская нас с Петром.

– Где будем беседовать? У тебя? Или, может, у Исмаилыча в доме? – я, вообще-то, ёрничал, но ответ Петра ошарашил:

– У Исмаилыча…

Дом Роберта Исмаиловича стоял на самом краю деревни, на отшибе. Добротный, двухэтажный, видимо, недавно отремонтированный. Крытый металлочерепицей практичного тёмно-зелёного цвета, обшитый сайдингом – по местной моде. Забор высокий, двора не видно. Нет обычной для сибирской деревни открытости, просматриваемости. Огорода тоже не было – участок, прилегающий к забору, зарос крапивой, многолетней, вековой даже.

На калитке висел замок – тяжёлый, амбарный, но Петро это не смутило. Видимо, он часто наведывался сюда подобным образом: сразу завернул за угол, к черёмухе, ухватился за ветку и, подтянувшись, закинул ноги на край забора. Минута – и он уже во дворе. Последовал за ним, мимоходом подумав, что если в лесу не наловил клещей, то сейчас точно несколько штук прицепятся.

– Собаки нет? – спросил я, прежде чем прыгать вниз.

– Был раньше, Цезарь – кавказский овчар. Но как три земляка Исмаилыча пропали, так и собака куда-то делась. Может, ушла, а может, Исмаилыч и сам пристрелил. А уж как выла-то перед тем, как родичи Исмаилыча пропали, как выла… Да и после долго успокоиться не могла. Пёс умный, жалко.

Во дворе, несмотря на некоторое запустение, чувствовался порядок, наведённый крепкой хозяйской рукой. Был разбит сад – большой, учитывая климат и заморозки по ночам. Деревьям не больше трёх лет, они были аккуратно подвязаны, побелены. Меж ними торчали розовые кусты, только-только выпустившие первые листья. Видно, не отошли ещё от долгой сибирской зимы.

Крыльцо высокое, резное, дорожки выложены плиткой, трава во дворе и в саду вычищена и сложена в кучи – видно, хозяин хотел сжечь, но не осмелился, боялся привлечь внимание. А сгребал прошлогодний мусор не иначе как вчера – борозды от зубьев граблей остались заметны, не размыло дождём.

– Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд, – пробормотал я, поймав себя на мысли, что знаю это место, будто бы был здесь когда-то.

Петро по-хозяйски прошёл к скамейке у крыльца, пошарил под ней и выудил связку ключей.

– Ну ты, Петро, тут прямо как хозяин себя чувствуешь, всё знаешь.

– Знаю. Куда деваться? – ответил Петро серьёзно. – Давай за мной.

Он подошёл к крыльцу, щёлкнул выключатель, и я приготовился войти в дом, но ботаник не стал заходить внутрь. Он завернул за угол дома, прошёл к поленнице и, откинув дрова с краю, откинул крышку люка. Ступеньки вели вниз, под дом. Видно, на лице отразился вопрос, потому что Петро, взглянув на меня, счёл нужным пояснить:

– Схрон у него здесь. Из дома не догадаешься, что ещё один подпол имеется. Пошли, чего встал?

Капитальные, кованые ступени вели вниз, ещё к одной металлической двери, снабжённой сложной системой замков, но Петро привычно крутил цифровые диски, поворачивал скобы, бренчал ключами. Наконец дверь с тяжёлым вздохом открылась. И тут же загорелась красная лампочка у двери, обёрнутая железным плафоном, словно кульком. Я замер. Сон! Вот точно тут я стоял во сне. Там горела лампа, качаясь на ветру, и там, как я теперь был точно уверен, находился Виктор – внизу. Это он пытался выбраться из подвала, но скатывался вниз, оставляя кровавые следы на ступенях. Пётр прошёл в помещение за дверью. Через минуту вспыхнули лампы под потолком, негромко загудела вентиляция. Я спустился следом и тоже вошёл в комнату, заметив, что почему-то не смог наступить на последнюю ступеньку. Комната просторная. Справа находился большой слесарный верстак с тисочками, с аккуратно развешанным слесарным инструментом. Чуть дальше к стене стояли механические ножницы, а в углу примостилась индукционная печь с тиглями. Слева стояло несколько ванн, когда-то, видимо, заполненных электролитом. Сейчас электролит аккуратно слит, но специфический резкий запах ещё витал в помещении, несмотря на мощную вентиляцию. Прямо у стены – стол с приборами и старым на вид системником с инвентарным номером на корпусе. Но монитор рядом с ним новый, жидкокристаллический, двадцатипятидюймовый. Всё аккуратно прибрано, не видно и следа готовой продукции, исходных материалов я тоже не заметил. Но догадаться, чем тут занимались, не составило труда. Однако говорить не стал, было интересно, что расскажет Петро. Поэтому только присвистнул: