— А ключи были только у Епифанова, — кивнул Климентьев. — И когда мы вошли, он возился с какими-то бумажками.

— А маска лопуха-неудачника, человека «тридцать три несчастья» — самая лучшая маска, — добавил я. — Никто никогда не заподозрит, что под ней скрывается Дед. И общаться этот лопух может с любыми людьми — самые странные его посетители не вызовут никаких подозрений. И ключи, которые бухгалтерши не всякому дадут, ему доверят спокойно, когда он только заикнется, что в субботу хочет закончить оформление каких-то учетных ведомостей. Ну и вообще, и так далее...

— Да, конечно, — хмуро проворчал Климентьев. — Может, у вас есть соображения, чему относились недостающие документы?

— Вот к этим двум вагонам, в одном из которых мы сидим, — сказал я. — Здесь, в этих вагонах — те самые четыре «лишние» тонны, может, и поболе. Где-то на пути эти вагоны должны вскрыть для проверки и обнаружить в них краденый алюминий — часть того алюминия, про который всем известно, что местная шпана воровала его для Деда. Естественный вывод: Дед — это Степанов. Или вы, как представитель Степанова, а Степанов над вами... Не важно. Возникают прямые улики, ведь груз оформлен на одну из фирм Степанова, и Степанову уже не отвертеться от уголовного дела. При этом ничто не мешает банку выиграть аукцион, а Деду — и Белесову, который явно чувствуйся за спиной Деда, — продолжать и дальне вертеть свои делишки. Очень возможно, что и банк, и Белесов, и Дед сговорились друг с другом, и Белесов дал банку сигнал: я, мол, помогу вам без всяких выиграть аукцион и дальше помогу провернуть всю вашу махинацию так, чтобы не нашлось ни одной зацепки для возбуждения против вас уголовного дела о мошенничестве, а вы за это по крайней мере не будете мешать мне по. топить Степанова, хоть он и ваш союзник Банк эта сделка тоже устраивала — банк видел, что Степанов начинает нервничать и сомневаться, правильно ли он подписался на всю эту авантюру с аукционом, и в любой момент может отмочить какой-нибудь фокус...

— И вообще, после аукциона им выгодней продолжать дело без Степанова, чем с ним, — пробормотал Климентьев. — И платить не надо, и от лишнего свидетеля избавляются...

— Ну а зачем это было нужно Епифанову-Деду, и ежику понятно, — сказал я. — Кстати, он давно это готовил и уже несколько дней назад знал, что против Степанова возбудят уголовное дело и арестуют до того, как Степанов сумеет довести до конца собственное расследование ограбления ювелирного магазина — иначе бы он ни за что не решился брать ювелирный, при всей его жадности!

— Ювелирный... брали... люди... Деда? — запинаясь от изумления на каждом слове, выговорил Климентьев.

— Разумеется, — важно вмешался в разговор Ванька. — Иначе бы Брюс не пасся на его подоконнике!

Этой реплики обалдевший Климентьев совершенно, разумеется, не понял, а я кивнул.

— У Епифанова какой-то свой счет к сорокам, недаром он так платит за то, чтобы разоряли их гнезда. Очень может быть, что Брюс узнал разорителей своего гнезда — может, даже тех же Хоромова с Бурченко, — стал следить за ними, и они вывели его на Деда. А Брюс подстерег момент, когда Епифанов, запершись в бухгалтерии после ухода Зины и Маши, перекладывал награбленное из одного места в другое — в какой-то тайник. Воспользовавшись тем, что Епифанов на секунду отвернулся от окна, Брюс и спер кольцо. И с тех пор стал навещать этот подоконник — не найдется ли там еще чего-нибудь красивого и блестящего. Может, даже он видел, как Епифанов злился, обнаружив пропажу кольца, — и дежурил рядом, поджидая случая еще раз насолить врагу!

Ванька вдруг расхохотался — заржал, если быть совсем точным.

— Ты что? — спросил я.

— Я... — Мой братец захлебывался и давился от смеха. — Я представил, как должно было выглядеть лицо Павлиныча, когда он хватился кольца... И еще... и еще я понял, где его тайник!

— Где? — сразу спросил Климентьев.

— В термосе! — твердо заявил Ванька. — Между этой, как ее... колбой... и этим, как его... внешним корпусом, да? Вы ж видели, Епифанов с термосом не расстается, просто не выпускает его из рук!

Климентьев с сомнением покачал головой:

— Все награбленные ценности в термос не уместились бы.

— Вполне возможно, что Ванька прав, — поддержал я моего братца, — Епифанов вполне мог оставить себе только самое ценное и самое узнаваемое, отдав налетчикам-исполнителям самые стандартные золотые цепочки, кольца и серьги — все то, про что нельзя сказать, что это из конкретного ювелирного магазина и что никак не может служить уликой. А на главные ценности пространства между колбой и корпусом вполне хватит — все-таки термос большой, места там получается довольно много.

— Допустим, — проворчал Климентьев. — Но сейчас главный вопрос в том, как нам выбраться отсюда и рассказать Степанову — или кому-то другому — о том, что нам известно. Проще говоря, как нам уцелеть. Вас так или иначе не выпустят — вы слишком до многого докопались. Меня прибрали, потому что я знал, что вы были на заводе и не покидали его и, услышав о вашем исчезновении, мог бы сам разоблачить Епифанова, сопоставив все факты. И уж теперь тем более... Черт, голова трещит. Думайте, пацаны, раз вы такие умные.

Мы посерьезнели и задумались. Никаких толковых идей в голову не приходило, только одна мысль крутилась: «Лишь бы Брюс не подкачал! Лишь бы Брюс не подкачал!» Напрягшись от внутреннего напряжения, я машинально вытащил из кармана гайку, оброненную Брюсом, и так же машинально стал подбрасывать ее на ладони, тупо на нее глядя.

— Что это? — спросил вдруг Климентьев.

— Гайка, которую Брюс оставил на подоконнике бухгалтерии, когда залетал к нам, — ответил за меня Ванька.

— Дай-ка поглядеть. — Климентьев забрал гайку с моей ладони и некоторое время внимательно ее рассматривал. Потом он побледнел: — Так! Очень хочется ошибаться, но теперь, кажется, я знаю, как мы погибнем.

Мы с Ванькой онемели — и уставились на Климентьева, молча дожидаясь объяснений.

И Климентьев объяснил.

Глава 10

— Потрепанная непогодой внешняя поверхность, отличная резьба, следы характерной маркировки... Очень похоже на гайку одного из устройств железнодорожного полотна. Может быть, одна из деталей железнодорожной стрелки. Кто-то подпортил стрелку, развинтив ее, а ваш Брюс подхватил одну из отвинченных гаек.

— И что?.. — в один голос спросили мы с Ванькой, уже начиная догадываться. Нам стало нехорошо.

— Наши вагоны погонят на сортировочную уже сегодня вечером. Думаю, с первыми сумерками или чуть попозже. Надо полагать, машинист на сортировочной уже получил служебную телефонограмму выезжать за ними и прицеплять. На испорченной стрелке произойдет катастрофа, там как раз такой удобный откос, весь каменистый. На этом откосе вагоны разлетятся в щепки, весь ворованный алюминий высыплется наружу. Милиция подъедет — и на месте катастрофы обнаружит все доказательства, что Степанов перегонял ворованный металл. Хоть сразу арестовывай!.. Епифанов не рассчитывал, конечно, что мы сунем свой нос, куда не надо, в самый неподходящий момент. Но три трупа на места катастрофы — это даже еще лучше. Убедительней и трагичней. Кроме того, все знают, что я — человек Степанова, и, конечно, многим известно, что вы действовали по его поручению. Лишние доказательства причастности Степанова.