ее недоверчивым взором возник незнакомый мир – таких цветов она еще не видела. Желтый, зеленый, красный, синий – но не те желтый, синий, зеленый и красный, что знакомы людям в повседневности: каждый оттенок был уникален, словно заново родился или обрел индивидуальность в руках Лолы. Эта свежесть манила, притягивала, ткань словно кричала: посмотри на меня, прежде чем трогать! По спине у Салы пробежала слабая дрожь.

– Уоллис.

– Привет, дорогая.

Голоса вырвали Салу из созерцательных размышлений. Она обернулась. Она осталась в маленькой комнатке одна. Шкафы были снова закрыты. Сквозь приоткрытую дверь она заметила в коридоре Лолу с прямой, энергичной женщиной, красота которой заставила Салу изумленно отшатнуться. Дверь распахнулась, и стройная брюнетка непринужденно протянула ей руку.

– Доброе утро, детка, – прозвучало с явным американским акцентом. Сала пролепетала свое имя и впервые в жизни сделала книксен. У нее в ушах прозвучали сдержанные слова тети.

– Герцогиня Виндзорская.

18

Роберт был очарователен. Сала представляла профессора биологии совсем иначе. Селестина провела Салу через внушительную прихожую, мимо столовой, салона и библиотеки, по прямому бесконечному коридору, вдоль спален с собственными ванными до огромной гостевой комнаты – ее нового жилища. Сала предвкушала первый совместный ужин, когда ее восхищенный взгляд упал на четырехугольный платок – Селестина со сдержанной вежливостью сообщила, что Лола приготовила его специально для племянницы. Сала накрыла им шею и плечи, чтобы покрасоваться перед зеркалом, когда в ее дверь деликатно постучали.

– Сала?

Мягкий, приглушенный голос произнес ее имя с явным французским «с», прямо как le sang – кровь. Прозвучало изысканнее, чем в Германии. Размышляя, почему немецкий язык считается столь неблагозвучным и не тверже ли звучит ее имя по-французски, Сала открыла дверь и изумленно уставилась в узкое лицо невысокого, стройного мужчины лет пятидесяти, возможно, моложе. На нем были серые фланелевые брюки и лиловая рубашка под темно-синим жилетом, все из кашемировой шерсти двойной вязки, на ногах – тапочки из красного бархата, а на носу – круглые очки в роговой оправе, за стертыми от постоянной чистки стеклами которых сверкали любознательные глаза.

– Роберт, – он протянул ей свою большую руку, которая казалась такой сильной, словно он валил ею деревья, а не вставлял в микроскоп тонкие пластинки. – Как прошла поездка?

Сала бросилась ему на шею. Все произошедшее с момента приезда казалось ей знакомым, словно пейзажи из раннего детства, увиденные вновь после долгого отсутствия. Неужели она действительно приехала в этот чудесный город впервые? Поверить невозможно.

– Впечатляюще.

– Ваш французский почти идеален, ma chére, должно быть, способность к языкам у прусаков в крови – мы, французы, до сих пор удивляемся, что на нашем языке говорит не весь мир. Даже евреи, которые всегда говорят на нескольких языках, изъясняются здесь в лучшем случае на посредственном английском. Ужасно.

Он звонко рассмеялся. Его голос оказался гораздо глубже, чем могла ожидать от его субтильной фигуры Сала.

– Мой немецкий отвратителен, si vous avez besoin de quoique ce soit, – но если вам что-нибудь понадобится – я буду в библиотеке. – Он мягко опустил большую руку Сале на плечо и расцеловал ее в обе щеки. Прежде еще никто не обходился с ней с таким почтением, а смесь немецкого и французского звучала просто очаровательно – словно оба мира объединили все лучшее, порождая новое звучание.

– Роберт, не могли бы вы передать мне масло?

Сала попыталась скрыть удивление. Она не ослышалась, ее тетя действительно обратилась к своему мужу на «вы»?

– Держи, ma chére. Надеюсь, ты не совсем выдохлась из-за клиенток?

Действительно. Доверительное «ты» не используется из-за ее присутствия или вообще не принято в знатных семьях?

– Я провела весь день с Уолли. Она все требовательнее и взыскательнее. С другой стороны, два дня в месяц, проведенных с ней, позволяют отказаться от всех прочих клиенток.

– Ваш друг Шарлю оставил вам сообщение…

– Дорогой друг, прошу, не надо его так называть.

– Вечно в поисках этот барон.

– Роберт, ревность вам не к лицу.

Они обменялись мимолетными улыбками. «Какая близость», – подумала Сала. Даже в ревности Роберт оставлял жене столько свободы, что это постыдное чувство казалось скорее ироничной цитатой, чем собственническим жестом. Но кто такой этот Шарлю? И почему Роберту не следует называть его этим именем?

После скромной трапезы Селестина вынесла роскошную фруктовую тарелку.

Сала не наелась – немного фуа-гра и несколько ломтиков копченой рыбы показались ей легкой закуской и лишь разожгли аппетит. Жизнь с французской Прусак оказалась столь же спартанской, как и с ее матерью в Мадриде – конечно, элегантнее, но явно не сытнее. Сала потянулась за вторым яблоком, но Лола ее мягко остановила.

– Нет-нет, можешь есть фрукты, сколько захочешь, но никогда не бери один и тот же дважды, ma petite, а то люди могут подумать, что ты жадничаешь.

Сала испуганно опустила яблоко обратно на блюдо.

В следующие дни она бесцельно бродила по своей новой родине. Сознательно и думая об отце, каждое утро она проводила по два часа в музее Лувра, гуляла по берегу Сены вдоль букинистических лотков, обыскивала блошиный рынок и с благоговением записалась в Сорбонну вольнослушательницей курсов по французскому и истории искусств.

– Почему вы с Робертом обращаетесь друг к другу на «вы»?

Сала и Лола сидели под полуденным солнцем на террасе бистро «Шез Лорен». Пребывая в прекрасном настроении, они наслаждались первым бокалом «Сансера». Взгляд Салы с жадностью пробежал по меню. Похоже, здесь не ведали, что такое продуктовая норма. Сала выбрала морские гребешки в анисовом соусе, Лола заказала тарелку крудите.

– Его родители бы не поняли, если бы мы говорили на «ты», Роберт родом из очень старой французской семьи. Сначала это давалось мне непросто, но потом я привыкла. Это защита от вульгарности, которой заканчивается большинство браков. К тому же у людей постоянно сохраняется ощущение, что они только познакомились. Весьма ценное преимущество, увидишь сама. В наши дни люди часто расстаются, думая, будто знают друг друга слишком хорошо. Однажды ты поймешь и вспомнишь меня.

Во время еды Сала набралась храбрости и спросила про Шарлю, мужчину, о котором Роберт довольно колко отзывался во время первого ужина.

– Иза тоже всегда была любопытной, – рассмеялась Лола, подняв указательный палец.

– Он действительно барон?

Лола отмахнулась.

– Нет, Роберт так дразнится. Барон де Шарлю – персонаж Марселя Пруста, в котором тот изобразил свои порочные и похотливые стороны. У него получилось настолько хорошо, что с тех пор во Франции так называют всех, кто вступает в беспорядочные связи с мужчинами. Твой отец