Без полной оплаты венецианцы не давали ни транспортных судов, ни нанятых моряков, ни военных галер, которые должны были их сопровождать. А в это время армия, стоявшая лагерем у города, все глубже вязла в долгах за продовольствие венецианским купцам.

Энрико Дандоло, дож Венеции, по праву возглавлял город, населенный практичными купцами. Правда, он был невероятно стар, почти слеп, и его водили за руку, а секретари всегда стояли за его креслом, готовые прочитать ему документ или водить его пером, когда требовалась его подпись. Однако никто не мог предположить, что Дандоло недоставало энергии или ума. Старость просто высушила его, а чувство собственного достоинства укрепило даже недостатки. Дандоло был жаден, но не ради себя, а ради Венеции. Город вырос на торговле – торговле с сирийскими портами, остатками Божьего королевства, торговле с Египтом, где на этом богатели наследники Саладина, торговле с Царьградом, на чьей растущей слабости наживались венецианцы. От христиан, неверных и греков богатство Востока текло в Европу через порт Венеции.

От этого крестового похода, как от всего прочего, Дандоло ждал прибыли. Почему нет? Венеция служила Богу, и разве не справедливо было бы, чтобы Бог ее за это вознаградил? Ни один купец, торговавший с Востоком, не забывал привезти домой сокровища и во славу Господа украсить ими собор Святого Марка. Дож Дандоло стремился дать Святому Марку самые великие произведения искусства.

– Если паломники не могут заплатить, – решил старый дож, – тогда дадим им заработать на проезд. Пусть возьмут Зару и заплатят нам трофеями, которые они там добудут.

В рядах крестоносцев возникла большая суматоха, поскольку город Зара, которого домогались венецианцы, принадлежал королю Венгрии, не просто христианину, а давшему обет присоединиться к их походу.

– Мы пришли сюда, – протестовал цистерцианский аббат Тома, – чтобы служить Богу, а не убивать других христиан.

Это, конечно, было совершенно верно, но аббат Тома не внес в общий котел ни своей серебряной посуды, ни мешков денег, объявив, что они принадлежат не ему, а Богу и ордену. Он продолжал есть и пить как принц, хотя основная масса армии сходила с ума, пытаясь изыскать средства для закупки провизии.

– Или мы идем дальше, или возвращаемся домой, – шумели те воины, которые не вложили в поход ничего, кроме самих себя, и не несли от дезертирства почти никакого убытка. Слыша эти крики, сир Эд де Буавер, как и многие другие рыцари, рассчитывавшие на этот поход, приходил в ужас.

– Я обещал жене выкупить Бопре, – признался Эд, чувствовавший угрызения совести после продажи поместья Марго.

Вернуться домой даже без тех денег, которые он взял с собой, означало привезти в Буавер разорение. Кроме того, его святейшество не то что не отпустил бы Эду грехи, а мог на веки вечные повесить их ему на шею. Эд очень хорошо представлял себе адский огонь, так хорошо, что его бросало в дрожь.

– Мы станем посмешищем для всего христианского мира, – заметил он в заключение. – Лучше взять Зару и купить помощь венецианцев, чем допустить провал похода!

Дож имел обыкновение испрашивать согласие народа на меры, уже определенные Большим советом. Не вдохновляемые сложной умственной работой простые граждане Венеции удовлетворялись одним этим ритуальным действом и с искренним чувством криками выражали свое одобрение. В первое воскресенье после подписания соглашения о взятии Зары огромный собор заполнили массы народа. Снаружи, на площади, еще несколько тысяч человек терпеливо ждали, пока глашатаи вслед за их дожем начнут повторять его слова. В толпе стояли члены экипажей изящных военных галер, больших транспортных судов, неуклюжих грузовых кораблей, плоских барж для перевозки лошадей. Половина жителей Венеции собиралась отправиться вместе с крестоносцами, естественно, при условии, что все получат свою плату, а купцы – прибыль.

Дандоло поднялся с председательского места в соборе и, тяжело опираясь на руку сына, медленно прошел через клирос к аналою. Там его продвижение еще более замедлилось, поскольку он осторожно нащупывал ногой каждую ступеньку. В конце концов, благополучно добравшись до места, он схватился за перильца обеими руками и поднял на огромную аудиторию по-прежнему блестящие глаза, словно ясно всех видел. Стало тихо, он сделал глубокий вдох, собираясь с силами, чтобы его старческий голос был услышан.

– Синьоры, – громко крикнул дож, – вы видите перед собой прекраснейших людей в мире. – Он выбросил руку в том направлении, где, как он знал, сидели рыцари-крестоносцы. – Вы собрались ради величайшего дела, которое когда-либо предпринимали люди. – Он снова умолк, переводя дыхание и готовясь к следующему усилию. – Я старый, слабый человек и нуждаюсь в отдыхе, но я понимаю, что никто не сможет управлять и руководить вами, кроме меня самого, вашего властелина. Если вы согласитесь, чтобы я принял знак креста, охранял и учил вас, а мой сын остался на моем месте защищать эти земли, то я пойду жить и умирать вместе с вами и этими паломниками.

С великим воодушевлением народ выкрикивал свое согласие, пока дож осторожно спускался по ступеням и, отбросив руку сына, сам ощупью двигался к главному престолу, позади которого запрестольная перегородка из византийской эмали собирала все великолепие просторного собора в блеске золота и драгоценных камней. Многие глаза наполнялись слезами при виде старика, медленно пробиравшегося через клирос. Разве не был он готов умереть вдали от дома ради своего народа? Наконец Дандоло удалось опуститься на колени, и священники набросили на него плащ с большим крестом на спине, видным из каждого угла собора. За дожем толпились другие, желавшие принять обет вместе с вождем.

Все это дож сделал на людях. А наедине с сыном и членами совета он заговорил о деньгах:

– Мы должны вернуть наши вложения, и за этими сеньорами нужен глаз да глаз. – В задумчивости он потер свою старческую щеку. – Между их вождями идут разговоры о Египте, они хотят направить корабли туда, потому что там находятся главные силы неверных. Мне не нужно вам объяснять, какой вред это нанесет мирной торговле. Если я сам отправлюсь с ними, то смогу придать этому крестовому походу нужное направление.

Слушатели кивали, на этот раз их глаза смотрели жестко и были сухи.

Марго де Буавер протрусила по своим бывшим владениям на лохматом пони и узнала, как жестоко относились монахи большого аббатства к хозяйствам, феодальные обязательства которых заложил Эд. Накапливая богатства не для себя, а для Бога, монахи ничего не прощали. При любых обстоятельствах Марго стремилась выкупать скот и предметы обстановки; это приносило облегчение, но требовало новых расходов. Теперь не оставалось иного выхода, как просить аудиенции у настоятеля, которому аббат Тома доверил править в своем аббатстве. Она надеялась договориться о повременной оплате.

Лишь после долгих раздумий Марго набралась смелости, чтобы отправиться в аббатство. Ее платья обносились, кожа на руках покраснела от работы, а в редких волосах появились седые пряди. Но когда аббатиса монастыря Святой Маргариты рассказала ей о письме, полученном настоятелем от аббата Тома, стремление узнать новости пересилило нежелание ехать в аббатство. Следующим утром пораньше она выехала из замка и прибыла в аббатство лишь к обеденному часу, поскольку стояла зима и дороги были грязными. Настоятель передал, что не сможет ее принять.