Кроме того, к сдержанности меня обязывает и мое отношение к этому делу, в котором я являюсь представителем дворянского банка.

Сам банк не пострадал и неповинен ни в одном из злоупотреблений погибшего банка: дело ему передано для ликвидации уже погубленное, мертвое. Те ошибки и проступки, которые допускались в правлении Саратовско-Симбирского банка, выносил другой банк, не наш: мы перед делами, до нас закончившимися, сами стоим в роли вопрошающих, сами ищем виновных, а не свидетельствуем о них.

Все, что совершается перед глазами разумного человека, должно сделаться достоянием его мысли и принять форму грамматического предложения, в котором части, явления или дела распадаются на те же элементы, на какие распадается и предложение: на сказуемое, подлежащее и на случайные части целого суждения.

Какое же слово подходяще для сказуемого настоящего дела?

Банк исчез. Но банки умирают или погибают по недостатку условий жизненности, или их губят люди по недостатку доброй и избытку злой воли.

Нельзя отрицать, что немало банков погибло по первой причине. Когда у нас появилась возможность создавать их, мы увлеклись, засеяли жатву далеко более потребностей рынка. Для живучести этих учреждений не было почвы.

Но земельные банки вне этих условий: в них нет зависимости от личной кредитоспособности должников, их бумаги выходят обеспеченными с избытком заложенными имениями. Для того чтобы поколебался и погиб банк, надобно наличность таких чрезвычайных явлений, как землетрясение или нашествие неприятеля на район деятельности данного земельного банкового учреждения.

Но страсти, гнездящиеся в груди человека, подчас опаснее и разрушительнее титанических сил природы и демонических внешнего врага.

В данном деле нет внешних условий гибели банка. Его погубили.

Таким образом, сказуемое найдено…

Поищем подлежащее к нашему предложению.

По силе сказуемого уже можно догадаться, кто подходит и кто нет к этой роли. Пропало в банке 50 руб. мелочи – ищите виновных между сторожами, артельщиками, писцами; пропало несколько тысяч и пропажа замаскирована в бумагах и книгах – виновники выше первой категории.

Но если погиб весь банк, погиб безвозвратно, погиб не в один момент похищением наличности, а погиб путем системы, характера деятельности, то для такой гибели нужны силы, постоянно присущие банку, властные, главенствующие.

Такими силами были председатель банка Алфимов и подчинявший всё и всех своему фактическому влиянию Борисов.

Но недостаточно отыскать два момента нашего предложения, чтобы требовать осуждения деятелей. Жизнь кишит неправильными и губительными поступками людей, но общественная совесть скупа на жестокие слова. Следует определить общественное значение рассматриваемого дела.

Я утверждаю, что крушение банка есть в одно и то же время и крупное экономическое правонарушение, и рана, наносимая самолюбию страны. Банки как орудия кредита – давнишняя необходимость общества; но очень долго эту потребность удовлетворяли исключительно правительственные учреждения, а нашу собственную самодеятельность считали преждевременной. Только доверие к нашим силам и к нашей способности подняться выше «личного» и достигнуть «общего» дало жизнь среди многих других новых институтов жизни и институту общественного кредита.

Факт неумелости, преступной или нерадивой, – это материал для признания ошибочным проявления к нам доверия и ступень к регрессу, к возвращению всё и вся проникающей опеки, к обременению центральной государственной власти непосильным трудом частного характера.

А если к фактам крушения присоединить еще и равнодушие общественной совести – в чем, кстати сказать, она до сих пор не провинилась, – то был бы налицо и материал другого сорта: факт неумелости нашей отразить зло и факт снисходительности нашей к явно беззаконным поступкам общественных дельцов…

Установив общественное значение рассматриваемого дела и необходимость отнестись к нему с заслуживающею этого внимательностью к интересам правосудия, вернемся к лицам, имена которых уже названы.

Чтобы решить вопрос: как погубили Алфимов и Борисов Саратовско-Симбирский банк, необходимо представить общий характер этих лиц, насколько это возможно.

Каждый человек в постоянном образе действий верен своему определившемуся душевному строю.

Пусть же прошлое Алфимова и Борисова даст нам ответ на наш вопрос.

Отставной полковник, без всякого опыта в банкирских предприятиях, Алфимов в эпоху деловой горячки, концессий, уставов, когда вчерашние поручики гвардии вдруг становились способными соединять железными путями концы России, когда дворянство, побросав свои поместья, объявило себя призванным к коммерции, возомнил о себе, что он крупный и серьезный банковый деятель, а благодаря связям и знакомству – стал во главе местного банка.

Понятно, что такой человек легко сделается игрушкой и орудием в руках более сильного человека, особенно если ему польстить в его самомнении.

Все прошлое Алфимова не дает и намека на то, чтобы он когда-либо унизился до грязного и темного хищения. Вряд ли он был способен перекладывать из кассы в собственный карман – он просто верил в гений своего племянника, верил в то, что питерские спекуляции Борисова не только обогатят его, но покроют ошибки банка в его первые годы и доставят громкую известность его деятелям и высшую премию его акциям.

Но этот рядом стоящий с ним человек, более сильный, мог ли он быть простым расхитителем чужого достояния?

Я не могу отказаться, что я лично знал этого человека, и не думаю, чтобы он был способен к грязному хищению. Этот человек твердо верил в свои планы и всюду видел миллионы. Он – спекулянт по природе, а у спекулянтов есть болезнь: смешение своих собственных фантазий с действительностью.

Игроков биржевых можно сравнить с горячими игроками в карты. Когда игроки в горячности проигрывают свои деньги – они несчастные люди; но когда они пускают в оборот чужие капиталы, вверенные их попечению, – они уже преступники.

Мне думается, что вина Борисова только в том и заключается, что он забыл, что с общественным достоянием, которое вверено не для обращения в миллионы, нельзя поступать так, как он поступил с банковскими деньгами, играя ими на бирже, хотя, может быть, и без корыстных видов. Я не думаю, чтобы Борисов был расхитителем банковских сумм, – тогда ему не для чего было бы прибегать к таким сложным путям, когда он мог прямо задержать миллионы, скопившиеся в его портфеле.

Но раз два влиятельных человека – эти подлежащие – найдены, то что же представляют собою другие лица?

Коваленков был лишь современником события. Я не могу предъявить к человеку требования, превосходящие его природу. Не Коваленков виноват, а те, кто его, не умевшего сберечь свое, посадили сберегать чужое. Этим лицам именно был нужен такой человек, как Коваленков, – тип лишних людей, из породы тех заседателей старых судов, которые приглашались заваривать чай для действительных судей.