Ровно через четверть часа старик поднялся и снова поставил джезву на плиту. Сказал:

– В хлебнице белый батон, на столе тостер, в холодильнике масло, сыр и варенье. У тебя в детстве был конструктор? Хочешь бутерброд – собери бутерброд. На мою долю не надо. Потом поем. Сейчас сварю еще кофе и буду тебя рисовать.

Выпалил все это негромкой скороговоркой и снова умолк. В тишине даже конструирование бутербродов не показалось чрезмерным усилием. Тем более, есть действительно уже хотелось. И даже отчасти жрать.

Хозяин выполнил обещание. То есть сварил кофе, разлил по кружкам, отхлебнул, стремительно вышел, вернулся с большим альбомом и коробкой масляной пастели. Уселся напротив и уткнулся в работу. Рисовал так же быстро, как говорил, сосредоточенно, увлеченно. На него было приятно смотреть. И, чего уж там, будем честны, завидно. Сам хотел бы снова вот так.

– А ты, оказывается, неприкаянная душа, – вдруг сказал Вацлав. – Ну и отлично.

И снова умолк, словно это нормальное течение светской беседы – ни с того, ни с сего называть малознакомого человека, своего постояльца, «неприкаянной душой».

Так растерялся, что ничего не ответил. Но пару минут спустя – бестактность в обмен на бестактность – спросил, не дожидаясь, пока старик дорисует, натурально под руку, убивать за такое:

– Ну и что получается? Покажите.

– Смотри на здоровье, – невозмутимо кивнул Вацлав и сунул ему под нос альбом.

Некоторое время изумленно разглядывал рисунок. Такого совершенно не ожидал. У изображенного там человека было сине-зеленое лицо, ярко-желтые глаза, рот до ушей, а на голове вместо волос пламя. И в то же время, это был именно его портрет. Лучший из возможных; строго говоря, невозможный. Сам бы хотел так нарисовать.

Наконец спросил:

– Вы, случайно, не из «Синего всадника»?[2]

Вацлав, явно довольный произведенным эффектом, рассмеялся:

– Все-таки не настолько я стар. Сам дурак, поздновато родился, интересные времена пропустил; с другой стороны, заодно пропустил обе войны, и теперь мне не надо целыми днями скучать в какой-нибудь тесной братской могиле. Повезло. А это пока просто эскиз, в работу вряд ли пойдет. Прежде, чем браться за дело, надо поиграть, пристреляться. Прикинуть, что с тобой делать. Куда поместить и чем занять… На сегодня все, ты свободен. Дело, конечно, хозяйское, но лично я на твоем месте в такую погоду гулял бы и гулял.

* * *

Грех было не последовать разумному совету. Тем более, по опыту всех предыдущих поездок прекрасно знал, что остаться с утра дома, устроившись в кресле с книжкой или планшетом означает приятно провести примерно полдня и угробить к чертям собачьим не только весь остальной отпуск, а как минимум ближайшие несколько месяцев жизни, потому что за пару часов приятного утреннего безделья в сердце успевает поселиться черная зубастая тоска, эту дрянь палкой не выгонишь, сожрет сердце и не подавится, выкручивайся потом без него. Зато долгая прогулка по любым, даже самым скучным, окрестностям – прекрасная профилактика. От пешей ходьбы черная тоска убегает так далеко, что вечером вполне можно будет побездельничать, сидя в кресле, да хоть лежа, задрав утомленные ноги к потолку, враг просто не успеет вернуться. А вот по утрам за черной тоской глаз да глаз.

Словом, он уже довольно давно жил на свете и успел понять, как с собой обращаться, чтобы жизнь оставалась как минимум сносной: в первой половине дня обязательно должны быть дела, лучше увлекательные и приятные, но в целом любые требующие хоть какой-то активности сойдут, а дальше – как карта ляжет, почти все равно.

Поэтому оделся, вышел из дома и пошел, куда глаза глядят.

Глаза глядели во все стороны сразу и требовали добавки, город оказался не то чтобы именно красив, зато живописен – густые древесные кроны и церковные купола, дикий виноград на фоне растрескавшейся штукатурки, травы, проросшие сквозь потемневшую от времени черепицу давно не чиненых крыш, подсолнухи, мальвы, по-южному пышные розы на фоне шикарных витрин, тяжелые деревянные створки ворот, за которыми вперемешку громоздились дровяные сараи и элитные новостройки, щербатые булыжные мостовые с розовыми заплатами дорогой брусчатки, крошечные островки почти игрушечного конструктивизма во дворах суровых «сталинских» домов, условно средневековые башни, пристроенные к безликим малоэтажкам, ветхие нежилые бараки с решетками эпохи ар-нуво поверх фанерных листов, закрывающих окна – словом, все, как мы любим, потому что нельзя не любить. И это – не столько колоритные городские пейзажи, сколько бередящая душу любовь к ним – было то самое горькое, но желанное счастье, за которым гонялся по всему миру, а чаще всего находил вот в таких небольших, небогатых, не особо популярных среди туристов старых восточноевропейских городах.

В общем, хорошо погулял. Так хорошо, что время от времени вместо собственных отражений видел в стеклах витрин встрепанного семнадцатилетнего мальчишку. Иногда – с ярко-синей скулой, спасибо живому воображению. Сам себе удивлялся: надо же, как меня впечатлил этот эскиз.

* * *

Уснул как убитый, кажется, еще до полуночи, но проснулся сравнительно поздно, примерно в половине десятого утра. В доме было тихо, на кухне – никого. Кофе сварил сам; взял большую джезву и правильно сделал, потому что когда в кухне появился хмурый спросонок, но уже энергичный Вацлав, нашлось чем с ним поделиться. Старик приветливо буркнул что-то вроде: «Спасибо, очень неплохо», – и уткнулся в телефон, объяснив: «Если не увижу прямо с утра пару десятков хороших картинок, вообще не пойму, зачем было просыпаться. А мне важно всегда это понимать».

Идея неожиданно показалась здравой, поэтому взял свой телефон, открыл интернет-браузер, набрал в поисковой строке запрос, гарантирующий почти бесконечный поток до сих пор не надоевшего счастья: «экспрессионизм», – и очень быстро понял, зачем было просыпаться. Тому нашлась как минимум сотня прекрасных, веских причин.

Так засмотрелся, что не заметил, как Вацлав встал, чтобы сварить вторую порцию кофе, и очень удивился, получив добавку. И полез в хлебницу – если уж все равно оторвался от Клее и Бекмана, пусть из[3][4] этого отступничества выйдет хоть какая-то польза. Например, горячий бутерброд.