Ошибался, ещё как. Моей самой большой ошибкой было отдать Кайл Итану. Но вслух я этого не сказал, ограничившись лишь коротким:

– Я мириться с ним не намерен.

– И после этого ты будешь утверждать, что с вами нужно говорить, как с взрослыми? – кажется, матушка тоже начала сердиться.

– Мама, ты не видела Кайл после того, как Итан бросил её. Она постоянно плачет. При мне старается держаться, но я же вижу. И понимаю, что дело вовсе не в операции. И даже сделать ничего не могу. Меня это бесит больше всего. Итан ведь даже не поговорил с ней – он просто отправил ей сообщение, как трус. Так что пусть радуется, что я не сделал его нос чуть менее привлекательным.

– Айзек… ты любишь Кайл?

Вопрос меня огорошил. Я никогда не говорил матери о своих чувствах – всё же такие беседы были нам не свойственны. Мне всегда казалось, что я умело скрывал свои чувства. Что же, выходило, что не так уж и умело? И вот как поступить? Соврать матери?

Ну, нет. За такие дела я точно мог попасть в ад. Эдакое чистилище для нерадивых детей. Поэтому, чуть подумав, решил признаться:

– Да. Люблю.

– Что же, я всегда подозревала, что такой разговор нам рано или поздно предстоит. Но об одном прошу – пусть твои чувства не встают между тобой и братом. Они с Кайл рано или поздно разберутся сами, а ты не вмешивайся.

Сдержав очередное нелестное высказывание, которое так и норовило сорваться с моего языка, я покорно кивнул:

– Хорошо, мам. Я постараюсь. Но домой его не пущу. Пора бы ему уже начать жить самостоятельно.

– Ну, хоть на этом спасибо. И, милый, передай, пожалуйста, Кайл, что несмотря ни на что, я всегда ей рада. Не важно, с кем из моих сыновей она в итоге останется.

– Мам… – я понял, что ей удалось меня смутить, – Я… да, я передам ей.

Уточнять, что вторую часть её фразы я точно опущу, не стал. Вместо этого поспешил к Кайл. Чтобы обнаружить её, сидящей на полу, в слезах.

Успокоилась девушка не скоро. Мы минимум час просидели на полу, моя рубашка насквозь промокла, но мне было плевать. После, когда плечи Кайл перестали вздрагивать от бесшумных всхлипываний, я отвёл её в ванную, умыл, а затем уложил в постель. После таких истерик у Янг всегда начинала болеть голова и она засыпала, чтобы прийти в себя и окончательно успокоиться. Это был ещё один факт, о котором я знал и который Итану был неизвестен просто потому, что он никогда не видел Кайл плачущей. Для него она всегда была бодра и весела, и только я видел её любой. И любил тоже любой – даже такой, с распухшими глазами и лицом, которое из-за слёз пошло красноватыми пятнами.

Укрыв Кайл одеялом, я хотел было выйти из спальни, но маленькая девичья ладошка удержала меня. Кайл смотрела на меня своими огромными глазами, в которых я прочитал молчаливую просьбу.

«Останься».

Её мысль прозвучала так громко, как будто она произнесла её вслух. И я не смог воспротивиться. Поэтому, скинув обувь, лёг рядом, прижимая к себе хрупкое дрожащее тело.

Глава двенадцатая

Кайл

О моей истерике мы оба старались не вспоминать. Как и о том, что, вернувшись вечером, мама застала Айзека в моей постели. Полностью одетого, конечно, но приподнятых бровей и внимательного, цепкого взгляда избежать не удалось. Хорошо хоть, что мама не стала меня ни о чём расспрашивать – подозреваю, дело было лишь в том, что я не могла быть полноценным собеседником.

Я всё же списывала свой срыв на остаточный эффект от лекарств. Прошла пара дней и от того упадочного настроения не осталось и следа. Нет, я всё ещё волновалась, как это будет – каким станет мой голос. Но того панического страха не осталось. И уж точно я больше не думала, что Итану стоило бросать меня. Наоборот – мне самой хотелось бросить его. Желательно, с крыши высотки.

К постоянной тишине и молчанию я привыкла удивительно быстро. Как и к тому, что приходилось всегда таскать с собой планшет, чтобы кому-то что-то объяснить. Ко мне периодически приезжали Крис и парни из группы – все хотели, чтобы я как можно скорее пришла в норму и снова начала всех доставать. Это не мои домыслы – они сами так сказали. Мама бывала у меня с завидным постоянством, а Айзек вообще как будто поселился. Он предлагал перевезти меня и маму к нему – у него ведь была дополнительная спальня. Но я отказалась. Несмотря на то, что Итан там больше не жил, находиться в той квартире мне пока не хотелось.

Кстати, об этом. Узнав о том, что Айзек выгнал брата из дома, я была в шоке. Но также в моей душе расцвело огромное чувство благодарности. Дэвис не делал из этого какого-то события – он сказал об этом как бы между прочим, мимоходом, просто ставя меня в известность. Причин своего поступка друг не назвал, но я понимала, в чём было дело. Всё же не дура. И от этого я чувствовала к Айзеку какую-то просто небывалую нежность. Он действительно защищал меня. От всего.

Не хватало музыки. Первые дни у меня была полная звукоизоляция. Айзек даже писать песни запретил, аргументируя это тем, что я могла начать мурлыкать под нос мотив, пытаясь понять, как ляжет текст на музыку. А врач строго-настрого запретил напрягать связки.

Пугал он меня, конечно, зря – я и так слишком сильно волновалась за свой голос, чтобы подвергать его лишнему риску. В конце концов я взялась за голову и решила во что бы то ни стало бороться за то, что мне дорого.

Но через четыре дня Айзек сжалился и вернул мне мой ежедневник, куда я всегда записывала свои идеи. Он был смешным и почти детским – листы в нём были розовыми с нарисованными на них единорогами. На первом развороте также были прикреплены блоки с радужными стикерами. Сама не знаю, как у меня рука поднялась это купить, но свой ежедневник я любила, и он был уже почти полностью исписан стихами. Какие-то стали песнями, некоторые так и остались словами на бумаге.

Устроившись на кровати, я притянула к себе исписанный блокнот. В голове давно вертелась мысль, которую я никак не могла оформить во что-то более-менее связное. Но, думаю, пришло время.

Собрав ноги