Телефон разразился мелодичной колыбельной — Ульяна! Она собиралась ближе к вечеру заглянуть, может, хочет пораньше? Вот было бы здорово — при ней мамуля слегка теряет свою настырность.

Ульяна действительно хотела сообщить об изменении планов.

— Ма! — затараторила она извиняющимся тоном. — Ты прости, я сегодня, наверное, не смогу зайти… У нас тут компания образовалась… ты как, сегодня без меня проживешь?

Оставаться наедине с мамулей, слушать ее бесконечные нотации — «я же ради твоей пользы стараюсь!» — ужас. Нет, только не это! Надо срочно что-то придумать. Леля отошла из прихожей на кухню (беседовать при мамуле тоже не безопасно) и довольно бодро заговорила в трубку:

— Так заходи с компанией, я как раз кулебяку испекла, а есть некому.

— Кулебяку? Ух ты! — Ульяна явно обрадовалась и пообещала быть «скоро-скоро».

— Леля, это неприлично! — возмущенно заявила мамуля, когда та, слегка успокоенная, вернулась в прихожую.

— Что неприлично, мам? — кротко уточнила она.

— Вести себя так вот, как ты сейчас. Взяла и убежала! Мы же разговаривали!

— Мне позвонили, ты ведь слышала. — Почему-то не хотелось говорить, что звонила Ульяна, опять начнутся нотации про «неправильное воспитание».

— Так надо было сказать, что занята, — безапелляционно заявила Екатерина Александровна. — Кому нужно, тот перезвонит. Или тебе посторонние люди важнее матери?

— Ма-ам, не начинай, а? — взмолилась Леля.

— Что — не начинай? Это хамство, неужели ты таких простых вещей не понимаешь? Еще и ушла — чтоб я не слышала, о чем ты разговариваешь, да?

Вместо того чтоб возмутиться неуместностью мамулиных обвинений, Леля вдруг спросила:

— Мам, это ты фотоальбом взяла?

Она тут же пожалела, что спросила — зачем? Исчезновение альбома Леля обнаружила за несколько минут перед тем самым звонком Дима, что расколол всю жизнь на «до» и «после», и, кажется, так с того времени о пропаже и не вспоминала. Подумаешь — альбом! Может, его Ленька и забрал. И даже скорее всего. Перед Новым годом они как раз говорили, что хорошо бы накопившиеся там фотографии оцифровать. Или не перед Новым годом, а раньше? Эта идея возникала время от времени, но почему-то так и не была реализована. Наверное, Ленька решил наконец сделать сюрприз… но не успел. И альбом сейчас лежит в какой-нибудь фотостудии. Это куда правдоподобнее, чем мамулино в пропаже альбома участие. Но что сделано, то сделано. В смысле, сказано. Что там про слово — не воробей?

— Какой еще фотоальбом? — в мамулиных глазах плескалось недоумение.

— Наш. Серый такой, — удрученно вздохнув, пояснила Леля. — Не ты его взяла?

— Взяла? Ты хочешь сказать… украла? Я?! — возмутилась Екатерина Александровна. — Как ты можешь такое говорить собственной матери? И зачем мне ваш фотоальбом?

Это было совершенно в мамулином духе: если ей не нравился вопрос, она умела отвечать не отвечая. Кстати, когда она этот чертов альбом впервые увидела, прямо разахалась: ах, из Парижа, ах, какая стильная вещь! Явно намекая, что неплохо бы эту «стильную вещь» отдать ей. Леля тогда мамулиных намеков предпочла не услышать — серый «слон» ей и самой очень нравился. Потому сейчас, раз уж все равно разговор в эту сторону свернул, она упрямо повторила:

— Ты — чисто случайно — не забирала наш фотоальбом? Да или нет?

Екатерина Александровна всплеснула руками, изображая глубину своего душевного потрясения:

— Ты мне зубы не заговаривай! Альбом какой-то приплела! Что вообще с тобой происходит? Гулять собралась… Звонит кто-то, а ты скрываешь… Да ты не любовника ли завела? Как тебе не стыдно? Мужа еще похоронить не успели, а она…

И тут Леля почувствовала, как внутри поднимается странная темная волна. Или не темная, может, наоборот — светлая? И смывает, смывает, смывает весь мусор. И как будто тут уже не Леля, а кто-то другой…

— Мам, — сухо сказал этот другой. — Ключи верни.

— Что?! Какие… Да что ты… Ты как с матерью разговариваешь?

Леля хотела было сказать, что ей сорок с лишним лет и она давно уже взрослая женщина, но поняла, что это — опять все те же оправдания. Потому просто повторила, без всякого выражения, как робот:

— Ключи верни.

Мамуля, кажется, опешила от этой — незнакомой — Лели. А может, надеялась, что ей послышалось, или ждала, что дочь сейчас испугается и начнет извиняться? Копалась в сумочке и в карманах — искала. Хотя чего там искать, ключи она всегда держала в одном и том же сумочном кармашке. А извиняться Леля точно не собиралась. Забрать у мамули ключи надо было еще месяц назад.

Осознав, что извинений не последует, мамуля оскорбилась:

— Может, и за квартиру платить потребуешь? Так я…

— Не потребую, — перебила Леля. Ей надоела эта бессмысленная перепалка. И в то же время было истинным наслаждением почувствовать себя наконец — свободной.

— Бог тебя накажет, — торжественно провозгласила Екатерина Александровна, выплывая из квартиры. — Твои дети даже на твои похороны не придут!

— Мне тогда все равно будет, — улыбнулась Леля.

— Помирать станешь, воды никто не подаст!

Патетика момента оказалась смазанной: в дверь, которую мамуля, произнося свои торжественные обвинения, держала приоткрытой, ввалилась шумная развеселая компания. Казалось, их очень много, хотя — Леля обвела ребят глазами — на самом деле гостей было всего пятеро: Ульянка, ее вечная подружка Мия и трое мальчиков. Леля нахмурилась, припоминая. Нет, этих она вроде не знает.

Разве только вон того, что сразу привалился к дверному косяку, высоченного, плечистого, хотя и довольно костлявого. Белесые волосы висят по сторонам грубоватого, точно топором вырубленного лица. Если бы его из джинсов и яркой оранжево-зеленой ветровки переодеть во что-нибудь домотканое, получился бы чистый викинг! Впрочем, на черной футболке, видневшейся под распахнутой ветровкой, красовалась свирепого вида голова в рогатом скандинавском шлеме. Так что вполне викинг, неожиданно весело подумала Леля. Его вроде бы и звали как-то средневеково: Конрад или как-то в этом духе.

Второго она точно не знала. Подобного красавца, раз увидев, не забудешь. Таких красивых лиц в жизни, кажется, вовсе не встречается. Но неправдоподобно красивое лицо не застыло в безжизненной правильности античной статуи (кто там самый красавчик был? Антиной, что ли? по лицу которого и не поймешь, мальчик или девочка), нет, этот был совсем в другом роде, его за девочку уж никак не примешь. В лице ни одной правильной черты, но притом — глаз не оторвать. Не юноша — произведение искусства. Вообще-то, конечно, природы, но так вроде принято говорить.

Третий был типичный ботаник. В невнятной куртке, на ногах, под обрезом потертых джинсов, — не кроссовки, а совершенно неподходящие к этому наряду коричневые ботинки. Сам субтильный, невзрачный. Но глаза за стеклами немодных очков были хороши — большие, цвета гречишного меда, опушенные густыми каштановыми ресницами, о каких мечтает каждая юная барышня. И глядели эти медовые глаза влюбленно, но не на эффектную Мию — на Ульяну. Господи, на Ульяну! С ее мышиными волосами, затянутыми в унылый хвост, с вечно опущенными уголками губ широкого лягушачьего рта и блеклой физиономией! Хотя… Сейчас дочь — смеющаяся, разрумянившаяся — показалась Леле почти красивой. И даже, пожалуй, без «почти». Надо же! Всего-то — глаза загорелись, щеки зарозовели, а какой результат! Может, и выровняется еще девчонка? В конце концов, у Джулии Робертс тоже лягушачий рот, но ее даже самый злой завистник не назовет уродиной или невзрачной. Ничего, вот заведет Ульянка роман пожарче — и моментально похорошеет. Вон сейчас какова! Даже на фоне ослепительной Мии.