После того как гости расселись, начальник лагеря, обращаясь к Крытому, спросил:

— Николай Николаевич, я больше не нужен?

— Спасибо, Федор Ильич, — ответил тот, — дальше сами управимся.

— Ну если что, я буду в комнате старшей пионервожатой, — начальник склонился в угодливой позе и, плотно прикрыв за собой дверь, вышел.

Вася Доктор, указывая на покинувшего их общество начальника, криво улыбнулся:

— Так бы начальник на зоне кланялся, можно было бы и на свободу не выходить.

Присутствующие понятливо засмеялись. Затем Корин, перейдя на серьезный тон, сказал:

— Не будем травить байки. Я благодарен всем за то, что вы приехали сюда, чтобы обсудить кое-какие делишки, — он выдержал подобающую после слов приветствия паузу и продолжил:

— Возникла неприятная ситуация. Все мы знаем, что я имею в виду.

Авторитеты скупыми кивками подтвердили последнюю фразу Доктора.

— Сам я не знаю деталей, поэтому предлагаю выслушать Писаря, — Корин указал на сидящего справа от себя Сергея.

Подробно пересказав события недавнего происшествия, Сергей в конце выступления вынул из кармана блокнот, который присутствующие передавали из рук в руки, внимательно листая его.

После сообщения Никитина начали высказываться авторитеты.

Первым взял слово Соловей, или, как писалось в многочисленных уголовных делах, Соловьев Владимир Юрьевич, тысяча девятьсот сорок первого года рождения, прописанный в черноморском городе Одессе и занимавший там же одну из высших ступеней в криминальной иерархии.

— Хочу принести свои извинения Мише, — он выразительно посмотрел на сидящего напротив Тягуна, — честно говоря, я думал, что это твои люди рассчитали моих бизнесменов. А так же спасибо и тебе, Вася, — на этот раз взгляд его предназначался Доктору, — что ты нас здесь собрал, прояснив запутанный «рамс». Я чуть было не запорол бок, и тогда правилки мне было бы не избежать. Благодаря Доктору и Писарю, — Соловей указал на Никитина, которого я раньше не знал, но теперь понимаю, что он правильный урка, нам удалось сохранить жизни наших людей.

Встав со своего места и подойдя к Сергею, Соловьев протянул тому руку со словами:

— Понадобится мое слово на сходке, можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо… — Сергей скупо поблагодарил одессита.

Потом слово взял крымский авторитет:

— Я, конечно, присоединяюсь к сказанному Вовой, но как же быть с черными, — заметив всеобщее оживление, Тягун продолжил:

— Где нам искать этого загадочного Мирзу?

— У меня есть на этот счет кое-какие соображения, — сказал Никитин, если собравшиеся не против, я изложу их.

Все молча ждали, что он скажет дальше.

— Я, просматривая записную книжицу, нашел несколько любопытных телефонов, по-моему, их нужно проверить, — Сергей многозначительно постучал ладонью по кожаному переплету, — судя по именам, это кто-то из их соплеменников. Таким образом, может быть, нам удастся выйти и на Мирзу.

— Плохо, что мы практически не знаем противника, — вступил в разговор молчавший до этого Крытый, — не знаем, какими силами он располагает и что хочет, нам о нем ничего не известно.

Плохо, если придется воевать, война стоит дорого…

— Но это не повод оставить их действия безнаказанными, — веско резюмировал Тягун.

Более горячий и неуравновешенный Соловей нервно выпалил:

— Да я эту мразь черножопую лично бы в расход пустил.

В разговор вмешался Вася Доктор:

— Я предлагаю, чтобы этим делом занялся Писарь, — а затем спросил Сергея:

— Что тебе для этого надо?

— Человек пять боевых пацанов, пару тачек и время, — тут же, как будто уже раньше обдумывал план действий, выпалил Сергей.

Крытый предложил:

— Возьми Лысого с его людьми, транспорт у него есть, — предложил Крытый.

— А я возьму на себя финансовую сторону, — сказал Соловей.

— Нет, — веско возразил Тягун, — деньги пойдут из общака. Неизвестно, сколько времени на это уйдет, а пацанам как-то жить надо, да и Писарь наше общее дело делает, не гоже так.

— Я свободный художник, — возразил Сергей, — меня ничто во времени не ограничивает.

— Тем более что свободный, — продолжал настаивать Тягун, — поэтому предлагаю назначить награду за голову Мирзы.

— Правильно, — поддержал его Соловей.

— Верно говоришь, — Крытому понравилось предложение Тягуна, — если удастся поставить крест на самозваном воре, то это убережет нас от войны, сэкономит лавэ, а главное — людские жизни. Предлагаю выделить сто штук зелени.

По-видимому, никто не ожидал услышать такую цифру, и, может быть, поэтому наступившая тишина казалась особенно гнетущей. В этот миг заговорил Никитин:

— Какая награда, о чем вы толкуете? — взгляд его стал твердым. — Я не ради воздуха, — он умышленно назвал деньги пренебрежительным словом, затеял этот цирк, а чтобы помочь вам.

— Прости, друг, но мы не дешевые барыги, — грубо сказал Крытый, — не мне тебе рассказывать, как наживается наше нелегкое добро. И лавэ тратим не на заграничные виллы, а на нужды братвы, теряющей здоровье в лагерях и на пересылках. Ты такой же урка, как и любой из нас, поэтому мы высоко ценим твою жизнь. Я прав? — спросил он, обводя взглядом присутствующих. — Нам подачки не нужны, мы не биксы голимые, которые не могут за себя ответить, поэтому если отказываешься от денег, то мы скажем тебе спасибо и останемся друзьями, а свои проблемы будем решать сами.

Сергей смутился, не зная что сказать, — и тут ему на помощь пришел Корин.

Откашлявшись, Доктор начал:

— Колек, не наседай на него, у пацана босяцкая душа. Уверен, что он не хотел никого обижать, а только из понятий чести отказался от лавэ. Коля правильно все объяснил, надеюсь, что и Писарь все понял, — Василий Григорьевич многозначительно посмотрел на Сергея.

— Ну да… — кивнул Никитин.

— Тогда занимайся Мирзой, — последовал ответ.

На том и порешили…

Разъезжаясь, участники воровской сходки договорились поддерживать связь через Корина. Полчаса спустя несколько иномарок мчались по Бориспольскому шоссе со скоростью ста пятидесяти километров, но менты с радарами, стоявшие вдоль трассы, не посмели остановить роскошные тачки…

* * *

Самид Мирзоев стоял у окна своего офиса и глядел на мокрый, будто бы слюдой покрытый асфальт.

Занятый своими мыслями, он не обращал внимания на спешащих по своим делам немцев, обходящих редкие лужи от прошедшего дождя, сиротливо темнеющих на тротуаре берлинской улицы Курфюрстендамм.