…Когда Ветродуевы муки кончились, а Жихарь со связанными Симеонами решились вернуться на прежнее место, Столпник ему все объяснил:

— Воздух у него не только в легкие идет — часть и в кишки попадает. Вот оно так и получается всегда. Если бы не это — плавать бы нам по морям при своем же попутном ветре.

Шестой Симеон назвался Корабелом. Причем утверждал, что способен построить не простой корабль, а летучий.

— Дело наше простое — тяп да ляп, вот и вышел корапь, — объяснял он. — Мне бы только топор…

— Нет уж, — сказал Жихарь. — Тяп да ляп я и сам умею, а тебе зря портить деревья не дам. Кабы ты мог такое чудо сотворить, вы бы уж давно всем светом овладели, а не промышляли бы на большой дороге. А где же ваш седьмой однобрюшник?

— За зеленым вином послали, — сказал Столпник. — Он у нас Живая Нога, скороход…

— И давно послали? — с надеждой спросил Жихарь.

Столпник пригорюнился и стал загибать пальцы.

— Прошлой осенью, — сказал он наконец. — Скоро полгода тому…

Богатырь ахнул:

— Так он что у вас — ползком ползет? Или вы его в Неспанию послали — там вино доброе, даром что хересом прозывается…

Столпник махнул рукой.

— Да какая Неспания — на постоялый двор к Неплюю Кривому…

— Бывал у Неплюя, угощался, — сказал Жихарь. — Так это же, почитай, рядом!

— Сильно быстро бежит, — сказал Столпник.

— Не понял… — не понял Жихарь.

— Ну, так быстро бежит, как… как солнечный луч, — сказал главный Симеон. — А когда бежишь столь быстро, то всегда так и выходит… Для него, может, одно мгновение пройдет, а мы тут неделями ждем и месяцами… Мы, если заметить изволил, уже все мужики в возрасте, а он все еще мальчонка… Потому что гоняем туда-сюда…

— Ничего не понимаю, — сказал богатырь. — Что ж вы тогда другого не пошлете?

— Чудак-человек! — рассмеялся Столпник. — Сам посуди, кого добрые люди за вином обычно снаряжают? Самого быстрого и самого молодого. Разве у вас по-иному живут?

— Да нет… — растерялся Жихарь. — И я, бывало, бегал — только не по полугоду же!

— Скорость у тебя не та, — поучающе сказал Столпник. — А он семь годиков у лучших скороходов обучался.

Тут Жихарь не выдержал и возрыдал — из него вообще легко было высечь слезу.

Плача, он стал освобождать разбойных братцев.

— Я-то думал, что один такой на свете бесталанный, — причитывал богатырь. — Ан, гляжу, людям еще солонее моего приходится… Это ж надо — по семи лет жизни зря потратили! На семерых выходит почти полвека! За это время можно всю землю кругом обойти и на то же место вернуться…

— Вовсе не зря, — обиделся Симеон Столпник. — Каждый из нас в своем деле первый! А ты, добрый человек, насчет атаманства-то подумай. С нами ты горы своротишь…

— Своротишь, — сказал Жихарь. — Только себе же на голову… Некогда мне вами предводительствовать, не за тем послан. Меня ждет дорога ой какая дальняя…

— Так бери нас — вместе-то легче!

— Не велено, — ответил Жихарь.

Тут в кустах и деревьях словно вихорь прошумел, прошлогодние листы закрутились в столоб и вынеслись к дороге. Когда листья опали, на их месте оказался седьмой Симеон, и на вид он действительно был много моложе братьев-однобрюшников. В руках скоропостижный гонец держал немалый бочонок.

— Быстро ты нынче обернулся, — поощрил гонца Столпник. — Не то что в прошлый раз.

— А за смертью вы его посылать не пробовали? — проникновенно спросил Жихарь.

Пришлось доставать свои припасы и братски делиться с семью Симеонами. А пили прямо из бочонка — через край.

— Вы мне, братья Симеоны, вот что скажите, — начал Жихарь, сыто откидываясь к дубовому стволу. — Во-он там должна быть деревня. Знаете ее?

Симеоны сразу как-то притихли, да что Симеоны — листья на деревьях перестали трепетать, птицы свистом подавились. Братья переглядывались опасливо промежду собой, делали пальцами знаки, отгоняющие всякую нечисть.

— Э-э, господин Жихарь, — провещался наконец Столпник. — Нет там никакой деревни, и ходить туда нельзя.

— Как это — нет деревни? Куда же она делась? Ну поморочили меня там два года назад, а других и вовсе не морочили…

— Нельзя туда, — повторил Столпник. — Вон Живая Нога туда бегал, так насилу вернулся.

— Он у вас, я гляжу, всякий раз насилу возвращается, — сказал Жихарь.

— Дяденька, — сказал Симеон Живая Нога. — Меня там чуть навсегда не приковало — и не по причине скороспешности. Там Недвижное Царство.

— Ну-ка расскажи толком, — потребовал богатырь.

— Толком он не может, — заступился за гонца Симеон Замерзавец. — Он, когда вспоминает, только плакать да икать способен — так уж крепко напугался. Добычу там, верно, можно взять богатую, да вот не унести… Старшой, покажи ему гусли-самогуды! Оттуда добыто…

Столпник с неудовольствием посмотрел на брата, потом крякнул и достал из лыковой торбы гусли-самогуды.

Ничем они не напоминали настоящие гусли. Не было на них ни струн, ни колков, да и пустоты внутри не было. Плоский продолговатый ящик с закругленными краями, с ручкой, чтобы носить, и с непонятными надписями и приспособлениями.

— Поначалу-то они здорово играли, — сказал Столпник. — За десяток скоморохов старались. А теперь то ли оголодали, то ли что…

Он положил ящик на землю и нажал корявым пальцем блестящий, как из полированного серебра, выступ. Внутри самогудов что-то действительно загудело, и страшный низкий голос, безобразно, словно варкалап, растягивая слова, сообщил:

— А-а ты-ы-ы тако-о-ой холо-о-одны-ы-й, ка-ак а-ай… — И замолк.

— Совсем наша бабочка обезголосела, — сказал Столпник. — Раньше пела складно, душевно, а нынче, видно, охрипла. Да и то сказать — ночуем под открытым небом, на холоде. Мы ее оттуда по-всякому выманивали — нейдет.

— Пока хорошо пела, надо было эти гусли какому-нибудь князю загнать за хорошую цену, — сварливо сказал Ветродуй. Весь воздух из него уже вышел. — Так нет, не дали — сами потешимся, сами потешимся… Вот и дотешились — впору выбросить.

— И много там таких диковин? — спросил Жихарь.

— Хватает, — боязливо сказал Живая Нога.

День наступил только у нас. На Западе продолжалась ночь…

Юрий Олеша

…На том месте, где в прежней деревне стояли ворота, поднимались густые заросли шиповника. Самое время было ему цвести, и дух вокруг стоял неимоверный и дурманящий. Богатырь не поленился обойти заросли кругом.

Кустарник стоял стеной, и не было в этой стене ни проходов, ни проломов, ни прорубов.