Нил занялся этой деятельностью из холодного капиталистического расчета, и работа так и осталась для него просто уборкой за деньги. «Я пришел не за тем, чтобы с тобой подружиться, и не за тем, чтобы править тебе психику, — говорит он, доедая свой бургер. — Кто я такой? Я дворник. Какая тебе разница, что я про тебя думаю?» У него нет ощущения, что он делает мир лучше или возвращает умершему достоинство. Он должен убрать все следы присутствия человека, в буквальном смысле лишить ситуацию человеческой составляющей, и сделать дом пригодным для продажи четвероюродным братом, который тем временем прочесывает шкафы в соседней комнате. Они с Нилом пришли сюда из одних и тех же побуждений, и, может быть, в этом кроется корень отвращения. Ему платят стервятники.

Он рассказывает, что приобрел одно местечко в Айдахо и они с женой будут там жить на пенсии. Это будет оазис чистоты, где не нужно постоянно быть на связи, где останутся позади все эти убийства, суициды, крысы и забытые трупы. Он берет телефон, проматывает десяток потенциальных заказов и показывает мне секундомер с обратным отсчетом. «Через 1542 дня я завязываю. Четыре года, два месяца и двадцать дней». Он не может дождаться этой минуты. «Там я и умру», — заканчивает он. Все уже готово, дела в полном порядке. Он не хочет дожидаться физической немощи и собирается уйти в горы, чтобы его там съел медведь. Он не хочет оказаться в итоге заказом какого-нибудь коллеги.

«Вы боитесь смерти?» — интересуюсь я.

«Еще как. Никакого желания умирать».

Спросив, все ли я выяснила, он берет со стола ключи и по дороге к выходу перебрасывается парой слов с сотрудниками. Официантка опирается на стойку, выставив блокнот с заказами у талии, и спрашивает, занят ли он. Он говорит, что занят всегда. Его телефон снова пищит. Он советует мне подождать такси внутри, потому что снаружи бывает опасно, а потом уезжает на своем безупречно чистом, без единого пятнышка пикапе марки Ram. Машина сияет на солнце белизной, выделяясь на фоне остальных, матовых от грязи и поглощающих свет как черные дыры. У этой номер HMOGLBN — «гемоглобин». Судя по аккаунту в Instagram◊, недавно он купил для фирмы новый грузовичок с номером BLUDBBL — «пузырь крови».

Я возвращаюсь на свое место. Ожидая, когда меня подберет такси, я достаю телефон и проматываю ленту. Там, между собаками и селфи на фоне домашних растений в розово-золотых горшках, уютно устроились свежие места преступлений.

Двадцать седьмого февраля 2017 года было объявлено, что в Арканзасе всего за 11 дней казнят восемь заключенных. В новейшей истории США таких темпов еще не было, а в самом этом штате смертную казнь не применяли целых 12 лет. Решение обосновывали тем, что у запасов мидазолама, одного из трех препаратов, которые по местным правилам можно использовать для смертельной инъекции, подходит к концу срок годности и, следовательно, должна подойти к концу жизнь этих людей. (Арканзас уже попадал в новостные сводки благодаря решениям, связанным с высшей мерой наказания. В 1992 году тогдашний губернатор Билл Клинтон спешно завершил свое турне в рамках президентской кампании, чтобы успеть на казнь Рикки Рэя Ректора[63]. Умственные способности приговоренного были настолько нарушены попыткой застрелиться, что он оставил «на потом» свой последний десерт — кусок пирога с пеканом. Отказ в помиловании был для Клинтона пиар-ходом. Он хотел выглядеть жестче.)

Двадцать восьмого марта 2017 года двадцать три бывших сотрудника тюремных отделов для смертников по всей стране обратились к губернатору Асе Хатчинсону с письмом[64]. В нем говорилось, в частности:

«Мы убеждены, что приведение в исполнение столь многих казней в такие сжатые сроки станет исключительным и ненужным стрессом и травмирует персонал, который должен будет этим заниматься. Даже в менее напряженных условиях осуществление казни может серьезно сказаться на благополучии сотрудников системы исполнения наказаний. Те из нас, кто участвовал в этом непосредственно или в качестве свидетеля, не понаслышке знают о тяжелом психологическом воздействии такого события и его последствий. Другие видели, какую нагрузку это создает у коллег. Участие сотрудников исправительного учреждения в казни приводит к парадоксу, который часто не замечают: от людей, которые посвятили свою карьеру обеспечению безопасности и благополучия заключенных, требуют казнить человека, находящегося под их опекой».

Письмо не возымело эффекта. В течение месяца после его публикации четырех приговоренных казнили. Еще четверо получили отсрочку, не связанную с этой попыткой вмешаться, но даже четыре казни в неделю в одном учреждении — это нечто из ряда вон выходящее в современной американской истории применения высшей меры наказания.

Я нашла имя Джерри Гивенса внизу этого письма — оно сопровождало новость, которая мне попалась тем утром. В длинном списке подписавших — надзирателей, капитанов, капеллана — он единственный был указан как палач. Современные палачи анонимны, по крайней мере для нас с вами. Их имена не попадают в газетные статьи, их работа проходит за тюремными стенами. Что заставило его не просто выступить публично, но и подписать это письмо о психической травме? Что случилось?

Меня интересовали люди, занимающиеся смертью, но палачей я всегда воспринимала как некую луну, спутник по отношению к ним. Они не относились к этой группе, но существовали в ее орбите, как и другие невидимые представители этого ремесла. Палач — это не уборщик, устраняющий последствия события, в котором он не участвовал и которое не в силах изменить. Это не работник ритуального агентства, который получает уже мертвого человека и пишет его имя на двери холодильной камеры в морге. Палач присутствует при переходе от жизни к смерти и является его причиной в самом базовом, практическом смысле. Он — последний винтик машины, он исполняет распоряжение властей и суда и делает работу, которую другие — вполне обоснованно — отказываются выполнять. Каково это — войти в то самое помещение, пристегнуть человека к электрическому стулу и включить рубильник? Каково превратить живого, здорового человека в труп, а потом, сделав дело и прервав человеческую жизнь, благополучно пойти домой? Почему кто-то выбирает такую должность и держится за нее?

В упомянутом письме палач пытался уберечь других палачей от того, что ему пришлось испытать. Может быть, он захочет поговорить со мной и рассказать о своих переживаниях? Ведь, судя по всему, сейчас у него появились для этого причины? Мне было интересно, как человек, который завершал чужие жизни по плану, убивал с благословления государства, справляется с психологическим грузом этого факта. Что значит для него смерть, если это просто следующий уровень наказания, которое может назначить суд? Стал он бояться смерти больше или меньше, увидев не только трупы, но и сам этот момент?