Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приехали.
Запах страшный стоял в этой берлоге. Все текло – кран на кухне, в ванной, текло в унитазе в туалете, потолок был просто черный.
Вещей, правда, почти не было.
– Я всё вынес, – похвастался ратным подвигом Никита. – Тут такое творилось! И кровать особенно выбросил.
То, что осталось, было какое-то покореженное, битое.
Леля все быстро между двумя дежурствами отскребла, вымыла, попросила у маляров, которые ремонтировали второй этаж больницы, ведро побелки, две банки масляных белил, шпаклевки и позвонила на работу Никите, чтобы он пришел взять ведра и тяжелый пакет. Никита не согласился. Заворчал. Перестал разговаривать с Лелей и опять проделал свою акцию на полу.
Что же, позвонила из больницы Даниле. Он был рад услышать Лелин голос. Приехал, увидел беременную Лелю, задумался и невпопад все кивал головой. Погрузил пакеты в машину и привез, вошел в квартиру, сдвинул мебель в угол, после чего Леля строго сказала: «Спасибо, вы свободны». Он опустился на одно колено и поцеловал ей край халатика.
– Спасибо, – сказал он. На глазах его стояли слезы.
Кстати, все это время он ей названивал в больницу и вел осторожные разговоры, но она ему ничего не говорила. Все, что надо, он мог узнать от Надежды.
Данила очень уважал и боялся свою старую жену, это было известно.
Леля начала делать ремонт, как делала его у себя в избушке. Содрала обои, вымыла потолки и стены, рамы и двери. Пока сохли потолки, покрасила изнутри рамы, подоконники, все двери. Работала она быстро, торопилась. Один раз стул под ней пошатнулся, но все обошлось. Вечером пришел пьяный Никита и застал самую грязь – воняло краской, полы были застланы старыми газетами, вещи сдвинуты в угол.
– Ну бардак! Ты что тут устроила? – завопил он, вошел и пнул стул. – Что тут в моей квартире срач развела такой, нет, я уйду.
Ушел.
Долго клеила газеты на стену. Газет принесла с помойки очень много.
Затем надо было где-то достать обои. С пузырьком больничного спирта спустилась опять к малярам. Но обоями в их больнице не пользовались.
Позвонила Даниле, попросила денег в долг, он тут же приехал и ждал ее на углу у булочной.
– Зачем тебе деньги?
– А, хочу обои купить.
Ездили на рынок, выбрали обои, еще он приобрел ей краску для кухни.
Она распоряжалась Данилой, как будто он был ее законным мужем.
Собственно, он и являлся ее первым мужчиной.
Раньше он работал в этом отделении, потом ушел в другую больницу, а когда возникла необходимость в операции, он лег именно сюда к прежним сестрам и коллегам.
Не хотел лежать в своем нынешнем отделении наравне с собственными больными. Был весьма щепетилен.
Его любили в его прежнем коллективе, а уж про Лелю и говорить нечего. Она просто молилась на Данилу. Он был для нее всем – другом, советчиком и многолетним любовником.
Она надеялась, что у нее под сердцем лежит, двигает ножками и питается его ребенок.
Что делать, Данила помог ей донести обои, краску до квартиры Никиты. Посидели, попили чайку. Леля не плакала.
Никита явился вечером мрачный.
– Что это? – заорал он. – Откуда?
Квартира была почти уже убрана, горой лежали обои.
– Мне маляры за спирт дали, но я сама не поклею.
– Ну не поклеишь – и хрен с тобой, – сказал Никита и пошел на кухню. Там стояла кастрюля с картошкой в мундире.
– Это что? – увидев кастрюлю, завопил он. – Это как называется?
И он швырнул кастрюлю на пол, картошка раскатилась.
Леля быстро, пока дело не дошло до рукоприкладства, собрала картошку с пола и пробралась на кухню, почистила и поджарила полную сковороду с луком и парочкой морковок.
Никита же вынул из холодильника шпроты и сожрал их стоя, вылавливая пальцами из масла, масло подобрал хлебом.
– Мужа! – сказал он, подобрев. – Мужа надо встречать горячим ужином и рюмкой!
Съел все огурцы из банки. Потом умял полсковороды картошки. Потом сказал: «Мать с сестрой хотят прийти, но не в этот срач, нет, поклеишь обои – тогда позовем».
Это слово «срач» было, видимо, у них семейное.
Наутро он ушел, а Леля позвала Надежду и еще одну раздатчицу с больничной кухни – молдаванку Раю.
Они пришли в шесть и к одиннадцати вечера дружно обклеили две комнаты и коридор. Потом Леля покормила их картошкой с соленым шпиком, Надежда сбегала за бутылкой.
В полдвенадцатого явился Никита.
– А это еще кто?
– Не узнаешь? Надежда Ивановна, старшая сестра, ты же ее помнишь, а это Раечка – раздатчица в кухне.
Рая, беззубая тетка под пятьдесят, протянула обе руки: «Кого я вижу, больной, садись с нами».
Он сел, выпил стакан и съел все безропотно. Затем его повели смотреть комнаты.
– Здорово! – говорил он. – Как здорово! Только прихожая осталась ободранной.
– Обоев не хватило, – сказала Раиса.
– Попросите у маляров еще, – предложил Никита.
– У маляров – у каких? – вытаращилась Рая.
– Которые ремонт делают, – удивился Никита. – У вас на втором этаже.
– А, – ответила Надежда, перебив Раису. – Да они уже закончили отделочные работы, ушли.
Раиса же запела старинную песню «Лаванда».
Короче, Никита, как только ушли женщины, учинил Леле допрос, где она взяла обои, при этом норовил стукнуть кулаком в живот. Леля ответила, что взяла в долг денег, что не хватает на жизнь и даже на питание.
– У любовничков берешь? – кричал Никита.
Дело кончилось, как всегда, свалкой на полу.
Когда Никита заснул, Леля собрала вещи и пошла к себе в больницу. Там она переоделась, поднялась на четвертый этаж и заснула в сестринской комнатушке на кушетке. Все равно в девять начиналось ее дежурство, и через сутки утром она уже ехала с Данилой в Сергиев Посад.
Но, будучи предельно осторожной, велела довезти себя до вокзала, дождалась прихода поезда, проследила, что Никита не приехал, и отправилась к себе домой, в холодное нетопленое логово.
Там все уже было знакомо, наколола дров, затопила, сварила себе суп, поела и безмятежно заснула почти до следующего утра.
Проснулась от лютого холода, опять затопила.
Она там так и осталась бы жить, но злой дух Никиты не мог успокоиться.
Как сказала потом Леля по телефону Даниле:
– Ему нужна раба, понимаешь, и чтобы он еще не тратил ничего, и мог бы бить. И я не могу от него уйти, он убьет, он может, и ребенка убьет, он уже подозревает, что ребенок не его.