Но в общении с этой полуголой дикаркой я чувствовал какую-то неизъяснимую прелесть, совсем не похожую ни на одно прежде испытываемое мною чувство. Ее прикосновения возбуждали меня, как никогда ранее не возбуждали прикосновения любой другой женщины. Я достаточно разбираюсь в жизни, чтобы определить мои новые ощущения как доказательство возникшей любви, но ведь я - то не любил эту маленькую дикарку со сломанными ногтями, настолько покрытую грязью и зеленым соком от листвы и травы, что невозможно было определить натуральный цвет ее кожи. Но ее ясные глаза, белозубая улыбка, серебряный смех, царственная походка - все указывало на внутреннее благородство и достоинство, и даже грязь была не в состоянии скрыть это.

Солнце уже склонялось к закату, когда мы набрели на небольшую речушку, впадающую в один из заливов внутреннего моря. Путешествие наше вплоть до этого момента было сопряжено с массой опасностей, как, впрочем, и любое путешествие в этой ужасной стране. Но я не буду утомлять вас описанием многочисленных нападений со стороны самых разных существ, встречавшихся нам на пути и преследовавших нас по пятам. Мы всегда были настороже.

К этому времени я уже достиг некоторого прогресса в изучении местного языка и уже знал названия многих животных и растений. Кроме того, я знал и такие слова, как "море", "река", "скала", "небо", "солнце", "облако". Я был доволен своими успехами, но я так и не знал до сих пор имени моей спутницы. Не долго думая, я указал на себя и произнес: "Том", затем указал на нее и сделал вопросительное выражение лица. Девушка запустила пальцы в свои роскошные волосы и недоуменно поглядела на меня. Я повторил свои действия дюжину раз.

- Том, - произнесла она наконец своим нежным мелодичным голосом, и повторила: - Том!

Прежде я как-то никогда не задумывался о своем имени, но услышав его из ее уст, я впервые в жизни осознал, как все-таки здорово оно звучит. Лицо ее внезапно прояснилось, она ударила себя в грудь и воскликнула: "Ад-жор!"

- Аджор! - повторил я.

Она засмеялась и захлопала в ладоши.

Итак, теперь мы знали имена друг друга. Это было уже кое-что. Мне нравилось ее имя - Аджор, а ей, похоже, нравилось мое, поскольку она часто его повторяла.

Скалы окаймляли залив и тянулись вдоль берега впадавшей в него речушки. Следы выветривания в них были очень заметны; в одном месте я обратил внимание на довольно большое углубление и нависавший над ним каменный козырек. Это сулило ночлег не под открытым небом. Вокруг валялась масса каменных обломков, вполне пригодных для сооружения баррикады. Я остановился и знаками сталобъяснять Аджор, что мы здесь заночуем.

Как только она сообразила, что к чему, она сразу же выразила свое согласие энергичным кивком, а затем, коснувшись моего ружья, сделала мне знак следовать за ней к реке. На берегу она остановилась, сняла свой пояс и кинжал, бросила их на землю, а затем, расстегнув нижний конец своего одеяния в том месте, где оно крепилось к металлическому обручу на ноге, легким движением плеч сбросила с себя свою кожаную накидку. Все это случилось так естественно и так быстро, что я только и смог застыть в изумлении с выпученными глазами и открытым ртом, как рыба, выброшенная на сушу. Аджор же, одарив меня своей белозубой улыбкой, круто повернулась и нырнула в воду. В течение пяти минут, пока она купалась, я охранял ее с оружием в руках. Когда она вышла из реки, ее сверкающая от воды кожа была белой и очень красивой. Вытереться было нечем, но на эту мелочь, которая для меня, например, имела бы существенное значение, она просто не обратила внимания, а облачилась вновь в свой простой, но вполне эффектный костюм.

До ночи еще оставалось около часа. Я сильно проголодался, поэтому мы прошли с четверть мили назад по своим следам до небольшой ложбины, где мы видели пасущихся антилоп. Здесь я подстрелил молодого самца. Грохот от выстрела спугнул остальное стадо, и оно бросилось бежать, но почти сразу же на пути его бегства раздался рык какого-то хищного зверя, воспользовавшегося паникой, чтобы найти добычу и для себя.

Охотничьим ножом я отрезал заднюю часть туши, и мы вернулись назад. Здесь я с помощью Аджор набрал достаточно дров для костра, но прежде чем зажечь огонь, я позаботился сложить у входа в пещеру довольно много обломков камней для устройства баррикады на ночь в целях защиты от ночных хищников.

Я никогда не забуду выражения лица Аджор, когда я, чиркнув спичкой, поджег хворост. Казалось, будто она наблюдала за деянием божества. Было ясно, что Аджор не имела ни малейшего представления о современных методах добывания огня. Спору нет, мои ружье и револьвер казались ей замечательными штуками, но на эти тоненькие палочки, рождающие огонь, она смотрела как на несравненно более великое чудо.

Пока мясо поджаривалось, мы с Аджор вновь попытались завязать беседу, но, не смотря на взаимный энтузиазм, жесты и звуки, толку было мало. И вот тогда Аджор взялась за дело по настоящему. Как я позже узнал, она решила начать с простейшей языковой формы Каспака, или, если уж на то пошло, то и всего мира, - диалекта, на котором разговаривают племена Болу. Я обнаружил, что он довольно легок в усвоении. Хотя моя учительница и не знала моего языка, ее врожденные способности и природная изобретательность позволили в короткий срок добиться больших успехов.

После ужина я собрал еще дров, чтобы иметь возможность поддерживать огонь у входа в пещеру всю ночь, считая его хорошей защитой от возможного нападения. Затем мы снова уселись рядом у костра и продолжили наш урок. Нас окружали ночные звуки: рев, мяуканье, вой и лай разнообразных хищников от волка и тигра до шакала и гиенодона, жалобные вопли настигнутой добычи и шипение гигантских пресмыкающихся; лишь человеческого голоса не было слышно в этом ужасном хоре.

Удивительно, что весь этот шум, раздающийся со всех сторон и достигающий порой такого уровня, что дрожала земля, мною просто не воспринимался, настолько я был поглощен процессом обучения и своей прекрасной учительницей, хотя в другое время я, несомненно, проявил бы гораздо больше внимания к этой величественной демонстрации сил и мощи природы. Лицо и голос прекрасной девушки, доверчиво прижимающейся ко мне в попытке объяснить значение одного слова или поправить произношение другого, полностью завладели всеми моими чувствами. Отблески пламени играли на ее оживленном лице, отражались в сияющих глазах, высвечивали грациозность движений ее рук. В свете костра ярко выделялись ее белоснежные зубы, блеск золотых украшений подчеркивал белизну и безупречность ее кожи. Боюсь, что я обращал больше внимание на этого очаровательного зверька, чем на пополнение своего словарного запаса, но как бы то ни было, я многому научился в эту ночь, хотя и не все относилось к знакомому языку.

Аджор, видимо, всерьез настроилась научить меня разговорной речи Каспака как можно быстрее, и мне кажется, в этом ее стремлении присутствовало свойственное всем женщинам непобедимое любопытство. Конечно, Аджор хотелось бы, чтобы я как можно скорее заговорил на ее языке, но в первую очередь для того, чтобы я смог, наконец, удовлетворить ее любопытство по отношению ко мне, которое настолько переполняло ее существо, что, казалось, она вот-вот взорвется. Вся она была как живой вопросительный знак, то и дело задавая мне вопросы, на которые я не мог ответить, не овладев как следует языком. Глаза ее оживленно блестели, руки энергично жестикулировали, ее язычок не умолкал ни на минуту - и все безрезультатно. Я мог сказать: "человек", "дерево", "скала" и еще массу всяких слов на чистом каспакском, но весь этот лексикон не мог служить основой для нормальной беседы. В отчаянии Аджор то и дело принималась колотить меня по груди своими крепкими маленькими кулачками, когда я в очередной раз оказывался не в состоянии связать двух слов, пока до нее не доходил весь юмор ситуации. Тогда она обессиленно откидывалась назад в приступе заразительного хохота.