– Дай, я покачаю, – попросил Аваджи.

Он ходил по юрте, качал Владимира и что-то тихонько пел ему на ещё мало знакомом пока Анастасии языке. Женщина тихонько вздохнула и пробормотала по-русски:

– Авось, бог не выдаст, свинья не съест!

– Что ты сказала?

– Аллах не допустит, кабан не нападёт! – так своеобразно перевела она поговорку для Аваджи.

– Хорошая поговорка, – пропел он в такт своей песне-колыбельной.

Анастасия подошла, обняла мужа, и вдвоем они стали качать малыша, напевая ему что-то на смеси двух чужеродных языков, странным образом превратившихся в один.

Ингрид уже проснулась, но лежала не шевелясь, потому что во сне муж крепко прижал её к себе и шептал что-то ласковое, что, она не могла понять, но знала: стоит ей отодвинуться, как он тут же проснётся.

Она лежала и тихо млела от счастья, пока не услышала:

– Настюшка!

Светлое настроение солнечного сентябрьского утра враз померкло, затянулось мрачной тучей ревности: её муж поминает пропавшую жену!

Подумала так и жарко покраснела от стыда, словно эти её мысли мог кто-то подслушать. Неужели той, бывшей, так уж хорошо в плену у татар? Ежели ещё жива, конечно. Пожалеть её надо, а не ревновать. Тем более, что и она, как Ингрид, венчалась со Всеволодом в церкви, потому имела на него такое же право. Право на человека… Разве он раб? Но раз Всеволод на Ингрид имеет право, значит, и она на него имеет?

Странные мысли приходят ей в голову в последнее время. Всё она думает, размышляет, что правильно, что неправильно. Ходила в церковь, исповедалась батюшке – он похвалил: Ингрид хочет лучше быть, а значит, исполняет христианские заповеди, как и положено богобоязненному человеку.

С каждый днем Ингрид всё лучше говорила по-русски. И с каждым днем ей всё интереснее становилось жить. Она будто вдруг проснулась, хоть и среди чужого народа, но благожелательного, прощающего ей и неправильные слова, и незнание обычаев её новой родины. Они терпеливо объясняли ей всё, что она как княгиня должна была знать. И называли её смешно: "Матушка княгиня".

– Матушка говорят пожилым людям. Родителям. Почему и мне? – допытывалась она у Всеволода.

– Потому, лада моя, что челядь видит в нас свою защиту и подмогу. Родная матушка человека на божий свет выпускает, а ты, как госпожа, о нем заботу проявляешь. Можешь казнить или миловать, а значит, жизнь людей от тебя зависит.

– А если я буду плохой… матушкой?

– Значит, и им будет плохо. Так что ты уж постарайся.

– Постараюсь, – сказала она серьёзно.

И вправду старалась. Она вообще всегда держала данное слово. Стала дотошно вникать в хозяйственные дела и вдруг обнаружила, что сам князь ими почти не занимается. Поручил следить за хозяйством сразу двум людям: ключнику и конюшему. И получилось, что каждый из двоих занимался одним и тем же, а потому зачастую отдавали челяди разноречивые указы. Челядь, как в таких случаях и бывает, выбрала для себя путь полегче – не слушала ни того, ни другого.

С супругом Ингрид решила говорить об этом осторожно.

– Не велика ли княжеская дружина, муж мой? Хватает в ней воинов, али лишние люди есть?

– Хоть и не бабьего ума это дело, а скажу тебе, – улыбнулся князь. Не то что не велика, а по иным меркам так и вовсе мала. У моего батюшки, да и у твоего – не в пример больше.

– Выходит, каждый дружинник на счету?

– Ты права, Инушка, каждый!

Впервые Всеволод назвал её так. И не в супружеской постели, в обычной беседе. Сказал между прочим, а сердце Ингрид заколотилось в груди, застучало – ей предстоял, однако, ещё долгий путь к душе супруга. Она даже помедлила высказывать надуманное: вдруг осерчает, отринет её от себя…

Но Ингрид всегда была упорной и привыкла всякое дело доводить до конца.

– Вот я и хочу, Всеволод Мстиславич, тебе ещё одного дружинника подарить.

– И где ты его возьмёшь? – приятно удивился он.

– В твоих палатах княжеских… Глиной его зовут.

– Моего ключника?

– Твоего ключника.

– А чем он тебе не угодил? Может, обидел, так скажи, у меня расправа с невежливыми слугами короткая. Холопа плетьми отходят, будет знать своё место!

– Ничем он меня не обидел, – успокоила расходившегося мужа княгиня.

– Тогда не понимаю. Княжескому хозяйству как быть без ключника?

– Я буду ключником.

– Сама княгиня – ключница?

– Зачем ключница. Хозяйка.

– Хозяйка? – Всеволод растерянно замолчал. – Ты хочешь быть хозяйкой над всем этим?

Он обвел рукой княжеское подворье, так хорошо видное с высокого крыльца, на котором супруги стояли. Огромное, широко раскинувшееся, богатое даже на первый взгляд…

– Этого нельзя сделать? – спросила Ингрид, не зная, как истолковать замешательство мужа.

– Зачем? Разве мало у нас челяди? Только слово скажи – побегут, всё исполнят…

– Исполнят. Но ведь я могу за этим приглядывать? Разве плохо знать обо всём самой?

"Везет мне на жен особых, на других непохожих. Одна все по полям носилась, воевать мечтала. Другая готова челядь со двора отправить, самой делами заняться".

Так думал Всеволод, с новым интересом вглядываясь в серьезное лицо жены. А Ингрид тоже размышляла.

"Странные люди – русские. Собственное хозяйство слугам доверяют. На что мачеха у меня знатного рода была, а не чуралась и в погреб заглянуть, и к риге пройтись. Всегда знала, что где лежит и сколько… Неужели лучше целыми днями спать да из-за стола не вылезать, чтобы подобно боярыне Сивокоз напоминать пивную бочку?"

Всеволод знал, что есть боярыни, богатые и знатные, которые своё хозяйство ведут сами, но чтобы княгиня… Не осудят ли его бояре?

Ингрид не стала бы настаивать, если бы накануне не познакомилась с боярыней Милонегой, женщиной умной и властной, незаметно взявшей жену князя под своё покровительство, осторожно объясняя ей то, что литовка не всегда могла знать. И на вопрос княгини, есть ли у неё ключник, расхохоталась:

– Есть, матушка, как не быть! Только не ключник, а ключница. Она ходит со мной в кладовую или к амбару и открывает замки, какие я укажу. Они-то порой тугие бывают, что же мне свои белы руки попусту ломать. А ежели ты насчёт того, чтобы догляд за хозяйством холопам в руки отдавать, так ни в жисть! Кто же станет беречь да приумножать не своё? Конечно, есть верные слуги, которые для хозяев стараются, а только лучше тебя самой никто не присмотрит!

Ингрид успокоилась. И попросила у Милонеги разрешения походить к ней, поучиться, как хозяйство вести. Та было сперва растерялась, а потом повеселела: