Уилт тоже заглянул в комнату и посмотрел на плюшевого медведя и лошадь-качалку.

— Это игрушки Гаскелла. Ему нравится с ними играть, — сказал он.

— Мне послышалось, вы сказали, что не знаете, есть ли у них дети? — сказал инспектор.

— У них нет детей. Гаскелл — это доктор Прингшейм. Он биохимик и, если верить его жене, недоразвитый. — Инспектор задумчиво взглянул на Уилта. Пора было уже подумать о его официальном задержании.

— Я полагаю, вы не собираетесь сейчас признаться? — спросил он без особой надежды.

— Не собираюсь, — ответил Уилт.

— Я так и думал, — сказал инспектор. — Ладно, увезите его в участок. Я подъеду попозже.

Детективы взяли Уилта за руки. Это было последней каплей.

— Отпустите меня, — закричал он. — Вы не имеете права. Вы должны…

— Уилт, — заорал инспектор Флинт. — Я даю вам последний шанс. Если вы будете сопротивляться, я сейчас же предъявлю вам обвинение в убийстве вашей жены.

Уилт сдался. Ничего другого ему не оставалось.

* * *

— Винт? — спросила Салли. — Ты же говорил про рулевое управление?

— Значит, я ошибся, — огрызнулся Гаскелл. — Это не рулевое управление. Винт сломался. Наверное, на него что-нибудь намоталось.

— Например?

— Например водоросли.

— Почему же ты не спустишься и не посмотришь?

— В этих очках? — спросил Гаскелл. — Я ж ничего не увижу.

— Ты же знаешь, я плавать не умею, — сказала Салли. — Из-за ноги.

— Я умею плавать, — сказала Ева.

— Мы обвяжем вас веревкой, вы не утонете, — обнадежил ее Гаскелл. — Нужно только нырнуть и пощупать, нет ли там чего внизу.

— Мы знаем, что там внизу, — съехидничала Салли. — Грязь.

— Вокруг винта, — уточнил Гаскелл. — И если там что есть, то надо снять.

Ева спустилась в каюту и надела бикини.

— Честно. Гаскелл, иногда я думаю, что ты это нарочно делаешь. Сначала рулевое управление, теперь винт.

— Ну, надо все проверить. Мы не можем стоять и прохлаждаться, — Гаскелл был явно раздражен. — Мне завтра утром надо быть в лаборатории.

— Об этом раньше надо было думать, — возразила Салли. — Теперь нам только не хватает проклятого Альбатроса[10].

— По мне, так у нас уже есть один, — продолжал злиться Гаскелл. В этот момент Ева вышла из каюты, надевая купальную шапочку.

— Где веревка? — спросила она.

Заглянув в ящик, Гаскелл вытащил веревку и обвязал ею Евину талию. Ева перелезла через борт и плюхнулась в воду.

— Какая холодная! — взвизгнула она.

— Это из-за Гольфстрима, — объяснил Гаскелл. — Он сюда не доходит.

Ева немножко проплыла и встала на ноги.

— Здесь ужасно мелко и полно ила.

Держась за веревку, она обошла катер и стала шарить под кормой.

— Я ничего не нахожу, — крикнула она.

— Должно быть, подальше, — подсказал Гаскелл, глядя на нее. Ева погрузила голову в воду и нащупала руль.

— Это руль, — объяснил Гаскелл.

— Разумеется, — ответила Ева. — Сама вижу, я же не дурочка.

Она снова исчезла под катером. На этот раз она нашла винт, но на нем ничего не было.

— Здесь просто очень много ила, вот и все, — подтвердила она, вынырнув. — Грязь вдоль всего корпуса.

— Ничего удивительного, — заметил Гаскелл. — Мы ведь и застряли в грязи.

Ева снова нырнула, но и на валу ничего не обнаружила.

— Что я тебе говорила, — сказала Салли, когда они подняли Еву на борт. — Ты заставил ее туда лезть, просто чтобы посмотреть на нее в пластиковом бикини и в грязи. Иди сюда, крошка Боттичелли, Салли тебя помоет.

— О, Господи, — вздохнул Гаскелл. — Пенис, встающий из волн. — Он вернулся к двигателю. Может, забились шланги подачи горючего? Не похоже, но стоит попытаться. Не могут же они торчать в этой грязи вечно.

На верхней палубе Салли поливала Еву из шланга.

— Теперь нижнюю половину, дорогая, — сказала она, развязывая шнурок.

— Салли, не надо, Салли.

— Губки-крошки.

— Салли, вы просто невозможны.

Гаскелл сражался с гаечным ключом. Вся эта касательная терапия начинала на него действовать. И бикини тоже.

* * *

Тем временем директор техучилища изо всех сил старался умиротворить комиссию по образованию, которая требовала полного расследования практики найма на работу на отделении гуманитарных наук.

— Позвольте мне пояснить, — сказал он, набравшись терпения и оглядывая членов комиссии, представляющих деловые и общественные круги. — В Указе 1944 года об образовании сказано, что ученики должны освобождаться от своей основной работы и посещать дневные лекции в техучилище…

— Мы это знаем, — сказал строительный подрядчик, — как я то, что это пустая трата времени и денег. Стране было бы куда полезней, если бы им разрешили заниматься своим делом.

— Лекции, которые они посещают, — продолжил директор, не дожидаясь, когда вмешается какой-нибудь общественно-сознательный член комиссии, — профессионально ориентированы. Все, за исключением одного часа, одного обязательного часа, отведенного на гуманитарные науки. Основная трудность с гуманитарными науками в том, что никто толком не знает, что это такое.

— Гуманитарное образование означает, — вмешалась миссис Чэттервей, которая считала себя сторонницей прогрессивного образования, и выступая в этой роли, сделала немало, чтобы повысить уровень безграмотности в нескольких дотоле вполне благополучных начальных школах, — привитие социально обездоленным подросткам, прочных гуманитарных взглядов и развитие их культурного кругозора…

— Это означает, что их следует научить читать и писать, — сказал директор фирмы. — Какая польза от рабочих, не умеющих прочесть инструкцию.

— Это означает все, что заблагорассудится, — поспешно сказал директор училища. — Теперь, если перед вами стоит задача найти преподавателей, согласных провести свою жизнь в классе с газовщиками, штукатурами или наборщиками, которые вообще не понимают, чего ради они там оказались, при этом обучая их предмету, которого, строго говоря, не существует в природе, вы не можете себе позволить быть слишком разборчивым в выборе сотрудников. В этом суть проблемы.

Комиссия взирала на него с сомнением.

— Не хотите ли вы сказать, что преподаватели гуманитарного отделения не являются творческими личностями, преданными своему делу? — воинственно спросила миссис Чэттервей.