— Вы же вроде заключили перемирие?

— Ну да, вроде, — ещё раз пожала плечами я, явно начиная бесить Натку своим наигранным равнодушием к разговору, псевдозаинтересованностью первым наспех выбранным фильмом и при этом всё той же глупой улыбкой на губах, так насторожившей родителей.

— Так, Полина Александровна, милочка, не морочьте мне голову! Я год слушала про то, как глаза Романова напоминают тебе заварку, стоило ему пройти мимо твоей парты, а теперь, сбежав ото всех и искупавшись в грязи с другим парнем, тебе совсем нечего рассказать?

— Не заварку, а крепкий чай, способный согреть продрогшее девичье сердце, — мне пришлось исправить настолько возмутительную неточность с её стороны и в наказание за это тут же получить по голове собственной подушкой. Если бы кто-нибудь записывал, какой возвышенно-пафосный бред я порой несла про Диму, чей образ в моей фантазии приобрёл постоянный ореол святости, то можно было собрать эпитетов на небольшой юмористический сборник. Теперь воспоминания о «льющейся из шоколадных глаз неописуемой сладости» вызывали у меня лишь чувство стыда и неловкости перед двумя постоянными слушательницами подобных тошнотных излияний, хотя Романов до сих пор оставался для меня идеальным. А уж после общения с его хамоватым, наглым и бесстыжим сверстником Ивановым — и подавно.

— Короче, Поля, я дала ему твой номер телефона. Максиму. Он сказал, что это срочно и важно, и я поверила. И мне очень хотелось бы узнать, какого чёрта между вами происходит.

На спине и лбу выступила испарина, но я даже не отвела взгляд от экрана, на котором группа пьяных друзей металась по отелю в поисках пропавшего куда-то чемодана. Мои мысли метались сейчас в аналогичной панике, пытаясь наспех сгенерировать хоть одно нормальное объяснение всему происходящему, и в череде мелькающих до смешного абсурдных идей почему-то не находилось места самой простой и беспроигрышной: сказать правду.

«И кто же теперь двуличная скотина?» — слащаво пропел мой внутренний голос с еле уловимой издевательской интонацией Иванова.

— А, да, это по поводу… физрука, — в последнюю секунду успела сообразить я, влажными от волнения ладонями вцепившись в штанины пижамных штанов. — Нас на поле нашёл Евгений Валерьевич. Иванов просил, чтобы я не распространялась о том, что он отпустил нас просто так, чтобы у того не было потом проблем.

— А что вы делали на поле?

— Играли в футбол, — Наташка снова ударила меня по голове подушкой, злобно зарычав, и было даже немного забавно наблюдать столько негодования именно после произнесённой правды. — Ай! Да мы действительно просто играли! Как обычно сцепились, слово за слово, а потом решили сыграть на спор, но не успели из-за появления физрука. Вот и вся история. Надеюсь, на этом мы оставим обсуждение Иванова?

— Окей, — подумав с минуту, согласно кивнула она, по-видимому, проанализировав мой краткий пересказ и посчитав его довольно убедительным, и, уже когда я решила, что наш разговор наконец-то закончен и мне нет необходимости больше врать, испытывая при этом дикое к самой себе отвращение, Колесова внезапно тихо, очень смущённо добавила: — Ты не злись так из-за всего этого. Он правда… не такой плохой, как может показаться.

Я опешила и тут же обернулась, удивлённо уставившись на неё, однако Ната заинтересованно следила за происходящим в фильме и выглядела спокойной, словно последние неожиданные слова принадлежали вовсе не ей, а лишь моему чрезмерно разыгравшемуся воображению.

«Вот скоро и посмотрим, какой он», — промелькнуло в мыслях, но отвечать что-то подруге не захотелось. Не знаю, почему, но отныне во мне поселилась уверенность, что в нашем некогда крепком «тройственном союзе» врала не только я.

***

События следующих нескольких учебных дней заставили меня всерьёз допустить мысль о том, что Наташа могла оказаться права: Иванов действительно был не настолько плохим, как я привыкла о нём думать. Наше перемирие вступило в силу с понедельника, и с тех пор мы пытались как-то наладить общение друг с другом, дабы во всей красе продемонстрировать друзьям чудеса отличных (ну ладно, куда уж там, хотя бы приемлемых) отношений между нами. Только вот я испытывала к нему смесь страха и смущения, мешавших всем попыткам адекватного взаимодействия и тормозивших все мыслительные процессы почти до нуля, из-за чего неизменно впадала в состояние прострации в его присутствии. Впрочем, он тоже мялся и будто жеманничал, вступая со мной в диалог, то ли чувствуя себя неуверенно, то ли таким образом показывая, насколько ему неприятно моё общество.

В итоге удалось найти какое-то слабое подобие компромисса, опустившись до словарного запаса уровня Эллочки-людоедки в наших разговорах, ограниченных еле выдавливаемым из себя «привет», тихим «пока», нелепыми вопросами вроде «а сколько сейчас времени?» или «интересно, какая завтра погода?» и огромным количеством междометий. И я видела, как сильно порой ему хотелось вставить какое-нибудь едкое замечание, но приходилось переступать через себя и молчать, поджимать или кусать губы, крутить что-нибудь в пальцах или постукивать по полу ногой, утыкаться в телефон, лишь бы отвлечься от распирающего изнутри желания высказаться.

Тяжело было не заметить эти моменты, ведь я сама использовала такие же методы, чтобы оставить при себе все приходящие на ум шуточки, а именно теперь мой мозг с восхитительной частотой придумывал остроты одна лучше другой и выдавал мысленные комментарии буквально на каждую сказанную Максимом фразу.

Зато и мои подруги, и Слава выдохнули с облегчением, убедившись, что им больше нет необходимости каждую секунду ожидать начала боевых действий между нами. Наверное, именно поэтому все посчитали отличной идеей встречаться как можно чаще, будто специально испытывая на прочность наши хлипкие попытки удержаться в нейтралитете и не развязать ненароком новый Карибский кризис.

— Поль, может быть, твои родители передумают? Хочешь, я сама с ними поговорю? — канючила Наташа, уже третий раз за последний час настойчиво предлагая свою помощь в переговорах. Меня же пугала такая перспектива, ведь при всём уважении к прямолинейности подруги и её боевому характеру, дипломатических талантов она явно была лишена.

— Не думаю, что это поможет, — мой ответ на все предложения подруг по вызволению меня из-под домашнего ареста оставался неизменным независимо от того, насколько хорошие идеи они подкидывали. Само собой, не потому, что мои родители настоящие деспоты, вознамерившиеся держать дочь взаперти как принцессу из сказки, а лишь потому, что мне не хотелось прикладывать усилий для освобождения. Проще отсидеться дома под отличным предлогом наказания, чем тратить нервы на совместные походы куда-либо в компании прилично осточертевшего за эту неделю Иванова.

— Слушай, ну что случится, если ты выйдешь на три часа в кино? Мы ведь так хотели попасть на этот фильм, — Колесова заглянула мне в глаза, пытаясь изобразить щенячий взгляд, которым умело пользовалась Марго. Вот только у миловидной хрупкой Анохиной выходило по-настоящему жалобно, а вот Натка, с заострёнными чертами лица, курносым носом и миндалевидными зелёными глазами, походила скорее на подцепившую конъюнктивит лисицу.