Беккер знал. На Земле невесомость поддерживать можно было не более нескольких минут, в лучшем случае — часов. Потом начинались биения с гравитационным полем Земли. Верх и низ медленно менялись местами, предметы то теряли вес, то становились вдвое тяжелее. Нет, если тебе надолго нужна невесомость, лучше спутника ничего не придумаешь.

— Я был не прав, — в упор сказал Беккер. — Я не должен был обвинять тебя в обмане. Я не исключаю, что ты сам искренне заблуждаешься, но в обмане подозревать тебя было нечестно.

— Ты, конечно, говоришь о фантомах… — Мозг не спрашивал, а констатировал факт. — Мне трудно убедить тебя логическими рассуждениями, проще дать тебе встретиться с ними…

Краем глаза Беккер уловил движение и оглянулся — оказывается, в зале было уже довольно много людей. «Призраки, — с болью подумал Беккер, — опять призраки. Неужели Мозг думает убедить меня, демонстрируя наведенные галлюцинации?»

Призрачная толпа вела себя так, как вели бы себя, оказавшись неожиданно вместе, обычные люди. Многих из них Беккер знал, кое-кого хорошо.

Беккер сидел в кресле. Оно давало хоть какую-то иллюзию стабильности в этом мире невесомости, в мире, в котором органы чувств бунтуют и обманывают, который наполнен людьми, уже ушедшими из жизни. Временами Беккеру вдруг казалось, что кресло стоит на стене, и он висит вместе с креслом над полом, который был стеной, и эти люди вокруг ходят по стене под неестественным, невозможным углом к, полу и не падают, и ему становилось не по себе. Усилием воли Беккер отгонял дурноту, но ненадолго. Он знал, что это космическая болезнь. Это должно было пройти, как только адаптируется вестибулярный аппарат. Поэтому он не тревожился и наблюдал за людьми, оживленно разговаривающими меж собой и не обращающими на него внимания. Сам Беккер тоже не решался окликнуть кого-нибудь, хотя и ловил порой на себе заинтересованный взгляд. Разговоры сливались в сплошной гул. Беккер не мог вычленить из него ни одной цельной фразы и решил наконец, что они разговаривают по менто, а он просто улавливает возникающий при этом ментофон.

— Не совсем так, — вмешался Мозг. — Просто я не могу… нет, не хочу экранировать от тебя разговоры, вот ты их и слышишь, как звуковой фон. Если бы они обращались к тебе, ты услышал бы все отчетливо.

— Что значит — экранировать? — мрачно поинтересовался Беккер. — Ты что, контролируешь все их поступки и даже разговоры?

— Разумеется, нет. — В голосе Мозга послышалось легкое раздражение. — Просто они во мне, и чтобы ты видел и слышал их, я подключил твое сознание к своему. Не волнуйся, только краешком, даю тебе одни только зрительные и слуховые образы. Но ты их видишь такими, как они есть.

— Постой, постой!.. — воскликнул Беккер. — Как я понял, ты признаешь, что все эти… фантомы… существуют только в твоем воображении?

— Не в воображении, а во мне.

— В твоем сознании? Но ведь это одно и то же!

— Во мне! Но не в моем сознании! Как ты не понимаешь, что человек, по сути, всего лишь сгусток информации и устройство по ее переработке. И если я часть клеток своего Мозга отдам под информацию, переписанную с конкретного человека, то ни ты, ни даже сам он не сможет определить, что же он такое — человек ли он в традиционном смысле этого понятия или помещенное в искусственный мозг его сознание. Ведь сознание человека и есть комплекс из накопленной в течение жизни информации и приобретенных за это же время навыков по ее переработке!

— Если отбросить скудость и примитивность формулировок, — неприязненно сказал Беккер, — то останутся общеизвестные вещи. Ежели, значит, переписать сознание человека в специальный компьютер или там на квазимозг, то у нас будет сознание, записанное на компьютер или в этот, как его, квазимозг. Очень ново и оригинально!

— Не иронизируй, пожалуйста, — попросил Мозг. — Да, это общеизвестно. Да, вы пытались уже записывать сознание: две недели адской работы, миллионы ячеек памяти, компьютер, занимающий двадцать зданий и почти полное отсутствие ясности, удалось или нет. Переписывали одного человека…

— Почему — вы? Почему — вы?

— А кто же? — искренне удивился Мозг. — Конечно, вы, люди. Не роботы же. А нас, вернее — меня, тогда еще не было. Я вообще существую пока в единственном экземпляре. Не ищи в словах «вы» и «мы» противопоставления искусственного и естественного интеллектов. Я просто называю все своими именами, и не надо подозревать в этом какой-то скрытый смысл!

Беккер чуть смутился и, чтобы скрыть смущение, спросил:

— То есть ты хочешь сказать, что тебе удалось записать сознание…

— Вот именно! И не только записать — я же тебе объясняю, что это не просто запись, не мертвое сознание, а сознание активное, действующее, думающее.

— Но это же живые люди! — сказал Беккер и испугался своих слов.

— Да, — согласился Мозг, — это живые люди. Такие же живые, как любой из вас, как ты. Но они — в другой ипостаси, поэтому я и назвал их фантомами. Неудачное название, но другого я пока не нашел.

— Нет, не верю! — решительно сказал Беккер. — То, что ты извлек у кого-то информацию и используешь ее, еще ни о чем не говорит. Все это поверхностно…

Среди людей, заполнивших зал и притихших во время беседы Беккера с Мозгом, возникло вдруг шевеление. Кто-то проталкивался поближе, и Беккер с удивлением заметил, что, несмотря на невесомость, фантомы ведут себя так, словно здесь действует нормальная земная тяжесть. Умом признавая логику доводов Мозга и допуская, что так все и есть, Беккер тем не менее видел в фантомах только лишь внушенные зрительные образы. Марионетки. Вроде кукольных мультфильмов, только куклы до отвращения походили на реальных людей.

Раздвинув плечом соседей, перед Беккером встал невысокий коренастый мужчина, в котором Беккер узнал Мкртчяна. Они были очень дружны лет пятьдесят назад, но потом дружба распалась, и Беккер не любил вспоминать об этом.

Мкртчян стоял, совсем не похожий на сохранившийся в памяти Беккера образ. Он сильно постарел, лицо словно стало крупнее, исчезла смоляная вьющаяся шевелюра. Лысина. светилась коричневатым лаковым блеском. Но это был он, из грубых, рубленых черт выглядывало прежнее, молодое и веселое, лицо.

— Пожалуйста, Извини, Беккер, — начал он, и его жестикуляция показалась Беккеру нарочитой, ненастоящей, — мы все тут слушали ваш разговор. Это нас ведь касается, понимаешь.

Беккер молчал. Мкртчян огляделся, откинув голову, и снова устремил на Беккера прямой взгляд влажных агатовых глаз.

— Ты не веришь, что мы есть, другой не поверит — совсем получится, что нас нет! Так что ты извини, но я тебе напомню молодость и Филиппины — ты ведь помнишь, Беккер?

Беккер попытался вскочить на ноги, забыв и про невесомость, и про то, что пристегнулся к креслу широким поясным ремнем. Это в нем сработал автоматизм часто бывающего в Пространстве человека: как только наступила невесомость — привяжись. Когда появится тяжесть (она обычно появляется разом и не вовремя), пристегиваться будет поздно. Сейчас ремень подхватил его и швырнул обратно. На какой-то миг Беккер замер в полустоячем положении, заскользил ногами по полу, но не удержался и рухнул в кресло.