— Мне нужно с тобой поговорить, — прошипел я ему в лицо. — Это действительно очень важно.

Мы прошли в конец сада, где под лучами утреннего солнца стояла изогнутая скамья. Из-за полога зеленой листвы и цветов нас не было видно из дома. Мы повернулись лицом друг к другу.

— Я только что кое-что видел, — сказал я. — Что-то ужасно скверное.

Фин с прищуром посмотрел на меня. Я понял: он думает, что я сейчас расскажу о том, что я видел, как кошка полакомилась содержимым масленки или что-то в равной степени детское и банальное. Он явно не верил в мою способность сообщить нечто по-настоящему шокирующее.

— Я видел твоего отца. И Берди…

Выражение снисходительного нетерпения слетело с его лица, и он с тревогой посмотрел на меня.

— Они выходили из комнаты Берди и Джастина. И они целовались.

При этих словах он слегка вздрогнул. Они явно произвели на него впечатление. Наконец, спустя два года, Фин всерьез посмотрел на меня.

Я заметил, как дернулись мышцы на нижней челюсти Фина.

— На фига ты врешь мне? — почти прорычал он.

Я мотнул головой.

— Клянусь, — сказал я. — Я видел своими глазами. Только что. Минут двадцать назад. Клянусь тебе.

К моему удивлению, глаза Фина тотчас наполнились слезами. Было видно, что он изо всех сил пытается не расплакаться. Я слышал от некоторых людей, что якобы мне не хватает сочувствия. Возможно, это так. Мне даже на миг не пришло в голову, что Фин может расстроиться. Ужаснуться — да. Возмутиться — да. Что ему может стать противно — да. Но расстроиться?

— Извини, — сказал я. — Я просто…

Он покачал головой. Его красивые светлые волосы упали ему на лицо, но затем вновь колыхнулись в сторону, и я увидел на нем выражение угрюмой, душераздирающей бравады.

— Все нормально, — сказал он. — Спасибо, что сказал мне.

На миг воцарилось молчание. Я не знал, что мне делать. Я завладел вниманием Фина. Но я причинил ему боль. Я посмотрел на его большие загорелые руки, сложенные на коленях. Меня так и подмывало поднять их, погладить, поднести к губам, поцеловать, прогнать его боль. Я чувствовал, как внутри меня нарастает волна физического желания, острого и мучительного. Я быстро перевел взгляд с его рук на землю между моими босыми ногами.

— Ты скажешь своей маме? — спросил я в конце концов.

Он покачал головой. Волосы снова упали и скрыли от меня его лицо.

— Это убьет ее, — честно ответил он.

Я кивнул, как будто знал, что он имел в виду. Но на самом деле я не знал. Мне было всего лишь тринадцать. И я был жутко наивен для своих тринадцати лет. Да, мне стало противно, когда я увидел, как Берди и Дэвид страстно целуются, да еще в ночных рубашках. Я знал, что это нехорошо, что женатый мужчина не должен целовать женщину, которая не была его женой. Но мне было сложно представить реакцию других людей — то, какие чувства это может вызвать у кого-то помимо меня. Я не понимал, почему Салли предпочла бы умереть, потому что ее муж поцеловал Берди.

— А сестре своей скажешь?

— Я никому ничего не рассказываю, — отрезал он. — И ты тоже не должен. Я серьезно. Не говори никому. Ничего не делай, пока я не скажу тебе. Договорились?

Я снова кивнул. Все это было выше моего понимания, и я был рад следовать приказам Фина.

Похоже, я рисковал упустить момент. Я чувствовал это нутром. Я видел, что Фин собирается встать и пойти в дом, и что он не пригласит меня пойти с ним, и что я останусь сидеть здесь на скамейке, глядя на заднюю стену дома, и все это будет и дальше распирать меня изнутри, все эти желания, потребности и нутряное необузданное вожделение. И я знал: несмотря на то, что только что произошло, мы вернемся к обычной жизни, к вежливой взаимной сдержанности.

— Давай сходим сегодня куда-нибудь, — сказал я, затаив дыхание. — Чем-нибудь займемся.

Он повернулся и пристально посмотрел на меня.

— У тебя есть деньги?

— Нет. Но я могу раздобыть немного.

— Я тоже, — пообещал он. — Встретимся в холле, в десять.

С этими словами он встал и ушел. Я проводил его взглядом, пожирая глазами торчащие под футболкой позвонки, и широкие плечи, и большие ноги, ступающие на землю, его трагически опущенную красивую голову.

* * *

В карманах папиной куртки я нашел горсть монет. И еще взял два фунта из маминого кошелька. Я причесал челку, надел ветровку на молнии, которую мама купила мне несколько недель назад в дешевом магазине на Оксфорд-стрит и которая была раз в сто раз лучше, чем все, что мне когда-либо покупали в «Хэрродсе» или «Питере Джонсе».

Фин сидел на троне у подножия лестницы, с книгой в мягкой обложке. Я до сего дня мысленно вижу Фина именно так — с той разницей, что в моих фантазиях он опускает книгу, смотрит на меня, его глаза при виде меня загораются, и он улыбается. На самом деле он едва отреагировал на мое появление.

Он медленно встал и украдкой оглядел дом.

— Путь свободен, — сказал он и жестом пригласил меня выйти следом за ним через входную дверь.

— Куда мы идем? — спросил я, еле поспевая за ним.

Но он лишь, словно в салюте, вскинул руку и шагнул к тротуару. Остановилось такси, и мы залезли в него.

— У меня нет денег на такси. У меня всего два фунта пятьдесят, — признался я.

— Не бери в голову, — спокойно ответил он и, вытащив из кармана куртки стопку десятифунтовых банкнот, поднял бровь и посмотрел на меня.

— Господи! Где ты это взял?

— Из главной заначки моего отца.

— У твоего отца есть заначка?

— Ага. Он думает, что никто не знает об этом. Но я знаю все.

— А он не заметит?

— Может, заметит, — ответил он. — А может, нет. В любом случае он никак не докажет, кто их взял.

Таксист высадил нас на Кенсингтон-Хай-стрит. Я посмотрел на здание перед нами: длинный фасад, дюжина арочных окон и слова «Кенсингтонский рынок» из хромированных букв. Со стороны главного входа доносилась музыка, что-то металлическое, грохочущее, будоражащее. Я последовал за Фином внутрь и оказался в пугающем лабиринте извилистых коридоров. В каждом из них было множество крошечных магазинчиков, перед которыми стояли мужчины с каменными лицами и женщины с волосами всех мыслимых цветов и оттенков, с подведенными черной тушью глазами. Это был калейдоскоп рваной кожи, белых губ, резаного шифона, рыбацких сетей, шпилек, платформ, пирсингов в носу, пирсингов на лице, собачьих ошейников, ирокезов, накидок, сетчатых нижних юбок, осветленных перекисью волос, розовых платьев, высоченных сапог-ботфортов из хлорвинила, коротких сапожек, бейсбольных курток, бакенбардов, высоких причесок с начесом, бальных платьев, черных губ, красных губ, жующих жевательную резинку, поглощающих булочки с беконом, пьющих чай из чашек с цветочным орнаментом, при этом мизинец с выкрашенным черным лаком ногтем отставлен в сторону, а на шипованном кожаном поводке — хорек.