Он женат. Возвращайся в свою комнату. Ни в коем случае не садись на этот стул.

Конечно же, я сажусь, и когда он пододвигает ко мне наполненный стакан, то без колебаний беру его, подношу к губам и осушаю.

Ром оказывается лучше, чем я думала. Я уже видела этот бренд во время своих поездок за границу, его характерный логотип напоминал о том, что еще захватило правительство Кастро – но я никогда его не пробовала. Интересно, до того, как компании по производству рома были национализированы, какой ром производила семья Родригес? Может быть, именно этот?

– Тебе не нужно положить примочку на лицо?

Его глаз пульсирует, и завтра у него лицо будет похоже на один большой синяк.

Луис качает головой. По всей видимости, его нисколько не волнует, что он сидит напротив меня в таком виде – избитый, весь в крови.

Мужчины.

– Тяжелая ночь? – Он показывает на пустой стакан в моей руке.

Такое впечатление, что он опять надо мной потешается.

– Можно и так сказать.

Я ставлю стакан обратно на стол, он снова наполняет его и делает еще один глоток. Его пристальный взгляд направлен скорее на океан перед ним, чем на меня, но я чувствую, что он ждет моего ответа, и теперь, когда меня с моей семьей разделяет расстояние, мне необходимо с кем-то поделиться.

– У твоей бабушки была шкатулка с вещами, которые моя бабушка закопала у себя на заднем дворе, когда уезжала с Кубы. Там были письма. Любовные письма. От мужчины. Он был революционером.

Луис молчит, ожидая продолжения. К своему удивлению, я продолжаю.

– Я приехала сюда, чтобы развеять прах бабушки. Она меня об этом попросила, потому что я знала ее лучше, чем кто-либо другой, или думала, что знаю. Теперь мне кажется, что я не знала ее вовсе.

– Она никогда не рассказывала тебе об этом человеке?

– Нет. Я не думаю, что она хоть кому-нибудь о нем рассказывала. По крайней мере если ее сестры что-то и знали, то никогда ничего не говорили. Я слышала от нее так много историй о жизни на Кубе и в Нью-Йорке, но об этом она никогда не упоминала. Я никогда не была слишком близка с отцом; он меня, конечно, любит, но он всегда был где-то далеко. А мой дедушка умер, когда я была совсем маленькой, и я о нем почти ничего не помню. Мать оставила меня на попечение других людей после развода. Но моя бабушка… Она была неотъемлемой частью моей жизни, человеком, который всегда был рядом со мной несмотря ни на что. Она единственная в нашей семье принимала меня такой, какая я есть. Она не пыталась переделать меня. И сейчас мне кажется, что той женщины, которую, как мне казалось, я знала, просто не существовало. И это ранит сильнее всего.

– А что именно тебя больше всего расстраивает? То, что бабушка скрыла это от тебя, или то, что ты не одобряешь ее выбор?

– Не знаю, – признаюсь я. – Я всегда воспринимала отношения между бабушкой и дедушкой как эталон. В жизни я встречала немного примеров здоровых браков, которым хочется подражать – уж про моих родителей так точно не скажешь.

Я мечтала о том, что, когда вырасту, мои отношения будут такими же, как у бабушки с дедушкой. Я говорила себе, что мои дети, в отличие от меня, не будут расти в атмосфере скандалов и ссор, что они будут жить в доме, наполненном любовью и привязанностью, как было у моих бабушки и дедушки.

– Когда я была маленькой девочкой, то часто просила бабушку рассказать мне, как они с дедушкой познакомились, – объясняю я Луису. – Они поженились через месяц после знакомства. Ты можешь себе это представить? Встретить человека, влюбиться в мгновение ока, а потом, спустя несколько недель, пожениться? Что же это такое, если не самая настоящая великая любовь?

Я чувствую, как лицо мое краснеет. То ли от рома, то ли от темы разговора, но мне становится жарко.

Луис смотрит на меня с непроницаемым выражением лица.

– Твое определение романтики весьма своеобразно.

Я моргаю.

– Что ты хочешь этим сказать?

Похоже, он снова слегка издевается надо мной.

– Ты говоришь о страсти, а как же поддержка, взаимное уважение, дружба? Почему люди всегда хватаются за искру, которая может погаснуть в любой момент?

Интересно, сохранилась ли эта искра в его отношениях с женой? Или их брак держится только на том, что он сейчас упомянул?

– Эти вещи тоже очень важны, – уступаю я. – И в отношениях между бабушкой и дедушкой они тоже присутствовали. Они были женаты долгое время – я очень сомневаюсь, что брак может существовать без этих качеств.

Он наклоняет голову в молчаливом согласии.

– Но мне также нужна искра, – продолжаю я, и мой голос становится смелее.

Луис смеется, и смех этот гортанный и теплый.

– Я в этом не сомневаюсь.

Он снова берет стакан и подносит к губам, его кадык подрагивает, когда он делает глоток.

Я не могу отвести взгляд.

– Я думаю, что такая семья, как твоя, вряд ли обрадовалась появлению среди них революционера, – говорит он.

– В этом нет никаких сомнений. – Я колеблюсь, разрываясь между тем, чтобы говорить правду и соблюдать осторожность. Но ром развязывает мне язык. – Всю свою жизнь я слышу только самое плохое о таких людях, как Че Гевара и Фидель Кастро.

Существует разница между кубинцами, которые уехали, и кубинцами, которые остались. С одной стороны, у тех, кто уехал, сохранились привязанность и беспокойство о членах семьи и друзьях, оставшихся на Кубе, они чувствуют потребность помочь им уехать. С другой стороны, некоторые считают, что оставшиеся виноваты в том, чтобы Куба стала такой, как сейчас. Оставшись, они узаконили и укрепили власть Фиделя, поддержали ее. Люди вроде моей бабушки воспринимали это как предательство. Поскольку предателями были ее соотечественники-кубинцы, тем сложнее ей было смириться. Гораздо легче простить незнакомца, чем того, кого любишь.

– Мне трудно представить, что моя бабушка полюбила такого, как они.

– Может быть, он и не был таким, как они, – предположил Луис. – Не все участники движения «26 июля» были такими, как Фидель.

Мне стыдно признаться в том, что мои познания в политической истории Кубы довольно поверхностны. Я знаю только общую информацию, которую почерпнула в разговорах с бабушками, я довольствовалась утверждениями о том, что Кастро и коммунизм – это плохо, и не вдавалась в детали. В нашей семье Кастро олицетворял зло, и малейшее сомнение в правоте этой позиции приравнивалось к богохульству.

– И кто же из них был самым хорошим?

Луис осушает свой стакан и опять наливает в него ром. Он пододвигает стакан ко мне. Когда я беру бокал в руки, его пальцы прикасаются к моим.

Я подношу стакан к губам и вдыхаю аромат.

Луис отворачивается и снова смотрит на океан.