Это было так здорово, что, когда в двенадцатом часу ночи гости собрались уходить, Полина даже немного расстроилась. Накинув дубленку, она вышла вместе со всеми на улицу – провожать. А потом еще долго стояла на крыльце, прислушиваясь к затихающим в темноте голосам.

Ночь была морозной. На безоблачном небе светили пронзительно яркие звезды. В Москве таких звезд не увидишь. Полина уже собиралась уходить, когда от стены отделилась тень...

– Привет, а я тебя ждал, – Сергей Полянский пытался улыбаться замерзшими губами. – У тебя были гости, и я ждал, когда они уйдут.

– Зачем? – От него пахло алкоголем, и на ногах он держался, кажется, не слишком уверенно. – Сережа, ты пьян? – Глупый вопрос, видно же, что да.

– Пьян, – он покаянно кивнул. – Очень холодно. Я ждал с восьми вечера, замерз как собака. Пришлось купить водки, чтобы согреться.

– Согрелся?! – Растерянность сменилась раздражением. Первый час ночи, а он, ее ученик, между прочим, слоняется пьяный неизвестно где, неизвестно зачем.

– Вообще-то не очень. Мне бы чаю или кофе. И в тепле посидеть чуть-чуть...

В тепле посидеть! А где ж ей взять это тепло?! К себе вести посреди ночи?..

По всему выходило, что придется вести, потому что до дома этот балбес может и не дойти. Это же додуматься – водкой согреваться!

– Отец знает, где ты? – Она зло дернула Сергея за рукав. – Он, наверное, с ума сходит.

– Отец в командировке, так что никто с ума не сходит, не волнуйся. Я только на секундочку, я сейчас...

Пьяный и глупый. Свалился на ее бедную голову.

– Пойдем, горе! – Полина распахнула дверь подъезда.

После уличной стужи в квартире было расслабляюще тепло, пахло мандаринами и Светиными духами.

– Раздевайся! – Полина сняла свою дубленку, аккуратно повесила в шкаф и только после этого посмотрела на Сергея.

Он улыбнулся нахально и, кажется, немного смущенно, зубами стащил перчатку, сунул руку за пазуху.

– Это тебе. С днем рождения, Полина.

Это была роза: темно-бордовая, почти черная, на толстом и длинном шипастом стебле. Каким-то чудом она не замерзла и не изломалась за пазухой у Сергея Полянского.

– Спасибо, – Полина взяла розу. Его пальцы были холодными: щегольские замшевые перчатки не спасали от двадцатиградусного мороза, а взгляд... Нет, об этом лучше не думать. – Сейчас сварю тебе кофе. – Острый шип царапнул кожу, надо бы поставить розу в воду...

Чтобы нечувствительными от мороза пальцами развязать шнурки и расстегнуть пуговицы на дубленке, понадобилась определенная ловкость. Еще немного, и он бы замерз к чертовой бабушке.

Полина на кухне сердито гремела посудой – злилась. Конечно, злилась, потому что он без спросу да еще и пьяный. А он никакой не пьяный, сто граммов водки для храбрости – это ж ерунда. И зачем соврал про бутылку?..

Сергей знал зачем – чтобы Полина его пожалела, впустила в дом. Она пожалела, она же его учительница....

Полина стояла у плиты, спиной к нему.

– Что мне с тобой делать? – спросила, не оборачиваясь.

Сергей знал, что им делать. Это знание уже несколько месяцев лишало его покоя и крепкого сна....

Одного-единственного шага хватило, чтобы оказаться близко-близко, недозволительно близко, и положить руки на хрупкие плечи, и сжать эти плечи непослушными пальцами, и коснуться губами ямочки в основании шеи.

Ей, наверное, холодно от его рук и губ, потому что по коже мурашки и дыхание какое-то неправильное. А ему, наоборот, жарко, и дышать нечем, и хочется зажмуриться. Нет, сначала развернуть ее к себе лицом, а потом...

Губы горячие, пахнут ванилью и шампанским, а ресницы длинные, вполщеки. И не сопротивляется совсем – замерла, затаилась. Ну что с такой делать?! Как делать, если самому страшно. Кажется, сожми ее чуть сильнее, дай волю замерзшим, потерявшим чувствительность рукам – и она сломается, рассыплется на мириады кристалликов. Сказать, чтобы не боялась, что он ее не обидит? Чтобы сказать, надо отстраниться, оторваться от ванильных губ, а он не может, не в его власти...

– Прекрати! – Голос злой, а в синих глазах – страх. Все-таки боится? – Сергей, пусти!

Отпустил. Не хотел, но отпустил, потому что тоже испугался. Она же не такая, как остальные, – особенная, с ней, наверное, сначала поговорить нужно, а уже потом с поцелуями лезть.

– Прости. – В голове шумит, а подушечки пальцев покалывает. – Прости, я не хотел.

– Садись к столу. – Даже не смотрит в его сторону, нервно теребит края шали.

Значит, к столу зовет. Хорошо, что сразу не прогнала, дала возможность сказать то, зачем пришел, из-за чего маялся на улице в двадцатиградусный мороз.

– Я люблю тебя. – Снова не то, без предисловия, без вступления. Или поцелуй – это уже вступление?

– Давай пить кофе. – Не расслышала, не поняла? Или поняла, но не поверила?

– Полина...

– Ничего не было. – В глазах слезы, а пальцы дрожат. И кофе расплескался, растекся по скатерти бурым пятном. – Ты пьян, и это все... – взмах рукой – шаль взлетает, точно крыло птицы, – это недоразумение.

– Неправда! Нет никакого недоразумения! – Ну как же она не понимает! Неужели не чувствует?!

– Мы не будем об этом больше говорить. Слышишь, Сергей? – Руки дрожат, а в голосе менторские нотки – учительница...

– О чем мы не будем больше говорить? О том, что я тебя люблю? – Обнять бы ее, прижать к себе, переубедить.

– Сережа, ты мой ученик. – Может, почувствовала, потому что отстранилась, отошла к окну, подальше от него. – Это моя вина, я не должна была позволять...

– Но ты позволила! Почему ты так непоследовательна? Сначала позволяешь, а потом называешь все недоразумением!

Она очень долго молчала, куталась в шаль, смотрела прямо перед собой, а потом заговорила:

– Ты должен меня понять. Это в самом деле недоразумение. Ты хороший мальчик...

Мальчик – надо же! Хочет обидеть или в самом деле считает его ребенком? Он же ей уже доказал и еще докажет, если только она позволит.

Она не позволила, подошла вплотную, посмотрела так, точно видела его впервые, сказала тихо, едва различимо:

– У меня жених есть в Москве. Понимаешь?

– А я? – Глупый вопрос, наивный.

– А ты еще ребенок. – Сказала, как отрезала, и отошла обратно к окну.

В голове зашумело, и дышать стало совсем тяжело. У нее жених в Москве, а он, стало быть, ребенок и недоразумение. И роза его ей ни к чему, и поцелуй его для нее ничего не значит...

Он не стал прощаться и выяснять отношения – а что выяснять, когда и так все предельно ясно?! – молча вышел из кухни, сорвал с вешалки дубленку.