Я вернулся в Нью-Йорк тем же путем, только в обратном порядке. Такси до автобусной станции Гринсборо, автобусом до Вашингтона и поездом до Нью-Йорка. Дорога заняла у меня целый день и часть вечера. Расписания автобуса и поезда были не слишком хорошо сведены, и билетов на первые два поезда до Вашингтона не оказалось. Я потратил время в пути на размышления: сначала о том, что Сэнсом сказал и о чем умолчал. «Ничего в нашей жизни не бывает только белым или черным. Но мы не совершили никаких преступлений. Да и в любом случае добраться до правды через клерка УЧР невозможно».

Сэнсом не отрицал, что они занимались сомнительными делами. Практически наоборот, его слова прозвучали как признание. Но он считает, что не переступил границ. «Никаких преступлений». К тому же он совершенно уверен, что все подробности надежно и навсегда закрыты от посторонних глаз. Общая позиция всех бывших военных, участвовавших в боевых операциях. «Сомнительные» – то самое слово, которое можно отнести ко всем нам. Двенадцать букв и целый том значений. Моя собственная карьера не выдержала бы серьезной проверки, но бессонницей я из-за этого не страдаю, хотя в целом счастлив, что некоторые детали не станут общественным достоянием. И, очевидно, Сэнсом тоже. Я знаю, о чем идет речь в моем случае. А как насчет него? Судя по всему, это нечто такое, что может ему навредить. Либо лично, либо его избирательной кампании. Возможно, и то и другое. Федералы ясно дали мне понять, что Сэнсом не может себе позволить ответить на мои вопросы. Более того, имеется в виду вред с серьезными последствиями, иначе с какой стати стали бы федералы вмешиваться?

И кто такая, черт подери, Лиля Хос?

Я задавал себе эти вопросы по кругу, пока ехал в автобусе, который жутко швыряло на неровной дороге, и потом, когда довольно долго ждал подходящего поезда до Юнион-Стейшн, но, когда мы покатили на север через Балтимор, заставил себя отложить их в сторону, поскольку размышлять над ними было бесполезно. Кроме того, мне в голову пришла новая мысль: куда именно в Нью-Йорке направлялась Сьюзан Марк? Она приехала с южной стороны, собиралась оставить машину и добраться до цели своего путешествия на метро. Умно с тактической точки зрения и, возможно, единственно возможный вариант. Сьюзан не стала надевать зимнюю куртку в машине – слишком жарко, – и та, скорее всего, лежала на заднем сиденье или, что более вероятно, в багажнике вместе с сумкой и пистолетом, где он не попался бы на глаза посторонним. Поэтому Сьюзан припарковалась, вышла и подготовилась к сражению в относительном уединении и на некотором расстоянии от места назначенной встречи.

Но не слишком далеко от конечного пункта, потому что она попала в пробку и сильно опаздывала. Значит, если Сьюзан направлялась на окраину города, она припарковалась бы в Мидтауне[27]. Но она оставила машину в центре, в Сохо. Вероятно, села в метро на Спринг-стрит, за одну остановку до меня. Она продолжала сидеть, когда мы миновали Тридцать третью улицу, а потом события начали разворачиваться с головокружительной скоростью.

Если бы я к ней не подошел, она проехала бы мимо Центрального вокзала и вышла на Пятьдесят первой улице. Или на Пятьдесят девятой. Но не дальше. Шестьдесят восьмая находится слишком далеко, в Верхнем Ист-Сайде. А это уже другой район. Если бы Сьюзан Марк направлялась туда, она бы выбрала тоннель Линкольна, а не Гудзонов и припарковалась бы дальше на севере, потому что ее поджимало время. Получается, что верхней границей является Пятьдесят девятая улица. Но я был уверен, что она планировала, добравшись до места назначения, запутать следы, хотя бы чуть-чуть. Такова психология любителей – приблизиться с юга, пройти мимо и вернуться с севера. И надеяться, что противник будет смотреть в другую сторону.

Я мысленно нарисовал план: от Сорок второй до Пятьдесят девятой и от Пятой авеню до Третьей. Тридцать восемь квадратных кварталов. Что там находится?

Около восьми миллионов самых разных вещей.

Я перестал считать варианты задолго до того, как мы въехали в Филадельфию. Меня отвлекла красотка лет двадцати пяти, которая сидела через проход. Возможно, манекенщица, или актриса, или просто очень привлекательная адвокатесса, а может, журналистка. Потрясающая крошка, как сказал бы спортсмен из Университета Южной Калифорнии. И я снова задумался о Питере Молине и очевидном противоречии в поведении человека, достаточно опытного, чтобы использовать мальчишку в качестве рычага давления на источник, не представлявший никакой ценности.

«Наш заказчик привез с собой целую команду». Нью-Йорк имеет шесть основных общественных транспортных ворот: международные аэропорты имени Кеннеди, Ньюарк Либерти и Ла Гардиа плюс Центральный железнодорожный вокзал и Пенн-Стейшн и еще автобусный вокзал Порт-Осорити. В Ньюарке три терминала, в Ла Гардии – три и еще один для челночных рейсов, в Кеннеди их восемь. Пенн-Стейшн довольно большой, Центральный вокзал – огромный, и по сравнению с ними автобусная станция представляет собой настоящий «муравейник». Чтобы организовать надежное наблюдение, потребовалось бы человек сорок. На самом деле восемьдесят, чтобы следить за выходами круглосуточно. Это уже настоящая армия, а никакая не команда. Поэтому я сошел с поезда с самыми обычными мерами предосторожности.

К счастью, их оказалось вполне достаточно.

Я сразу заметил наблюдателя. Он стоял, прислонившись к столбу посреди толпы, которая заполняла Пенн-Стейшн, погруженный в состояние полной физической неподвижности, какое возникает, когда человек приготовился к долгому несению службы. Он не шевелился, и людской поток деловито двигался мимо него – так река обтекает камень, лежащий на дне. Наблюдатель держал раскрытый телефон-раскладушку в руке, но довольно низко, на уровне бедра. Я потратил несколько мгновений на то, чтобы его рассмотреть, – довольно высокий, но худой, молодой, лет тридцати. На первый взгляд ничего особенного, белокожий, с бритой головой и пробивающейся рыжей щетиной. Не так чтобы очень симпатичный. Немного более пугающий, чем охотник за автографами, но совсем чуть-чуть. Он был в рубашке с цветочным рисунком и короткой кожаной куртке, плотно облегавшей тело. Видимо, коричневой, но в ярком свете она казалась оранжевой. Он смотрел на выходящих пассажиров, и его глаза давным-давно стали уставшими, а потом и скучающими.

В зале было полно народа, и я медленно двигался в самом центре потока, который тащил меня за собой. Наблюдатель находился примерно в тридцати футах впереди и слева. Его глаза оставались неподвижными, он пропускал людей через определенную зону видимости, и я находился примерно в десяти футах от нее, понимая, что это будет что-то вроде рамки металлодетектора в аэропорту.

Я немного замедлил шаг, и на меня кто-то тут же налетел. Я бросил мимолетный взгляд назад, чтобы проверить, не окружили ли меня враги, но оказалось, что на меня наткнулась женщина с коляской размером с внедорожник, в которой сидели двое детей, вероятно близнецов. В Нью-Йорке огромное количество близнецов. Множество немолодых матерей, отсюда искусственное оплодотворение. Оба малыша в коляске у меня за спиной плакали – может быть, оттого, что было поздно и они устали или их пугал лес ног, окружавших их со всех сторон. Их голоса смешивались с общим шумом в главном зале вокзала, где разгуливало эхо, отражавшееся от стен, выложенных плиткой.