— Вот! У тебя всё хорошо получается. Правильно я сделала, что не позволила тебе киснуть в четырёх стенах, как простокваше, а привлекла к работе.

— Не знаю, — сказала Татьяна. — Может быть, ты ещё сильно об этом пожалеешь.

— Выше нос, подруга! — подбодрила я. — Ты молодец.

Только нажав на «отбой», вспомнила, что не предупредила Татьяну о Савве — голодном волке в лесной чаще. Таня должна быть начеку… А с другой стороны, может быть, не стоит нервировать подругу. Она и так чувствует себя неуверенно в кресле начальника.

За день мы исходили город вдоль и поперёк — прочесали и бульвар Клемансо, и бульвар Эмиля Комба, и набережную Роны, и Аликам, и всё, что находилось между этих главных ориентиров.

Всё те же узкие средневековые улочки, древний амфитеатр, античные развалины, портики, колонны… Маленькие кафе, яркие деревянные ставни на окнах, прорубленных в метровых каменных стенах… Выставленные на подоконники букеты подсолнухов в голубых глиняных горшках.

Заботливый и эрудированный экскурсовод, Жан-Поль старался впихнуть в меня как можно больше разнообразных сведений. Например, когда мы проходили мимо Терм Константина, я чудом избежала двадцатиминутной лекции о римском архитектурном наследии…

Солнце жарило немилосердно, от прохлады предыдущих дней не осталось и следа. Жан-Поль расстался со своим неизменным шарфом, потом снял пиджак. А когда его рубашка промокла и прилипла к телу, и мы вернулись к машине, оставленной на бесплатной общественной парковке, прекрасный француз устроил стриптиз — достал из походного чемоданчика чистую футболку и переоделся.

— У вас отличная фигура, — похвалила я.

— Вы только сейчас заметили? — самодовольно ухмыльнулся Жан-Поль.

— Нет, ещё раньше, когда вы разгуливали по номеру в одних трусах. Надрываетесь в спортзале? В вашем возрасте уже непросто поддерживать хорошую форму.

— О, — тут же сник Жан-Поль. — А сколько мне лет, как вы полагаете?

Он так расстроился из-за шпильки насчёт возраста, что я решила дать задний ход. Пусть я люблю поиздеваться над мужчинами, но от этого товарища не видела ничего плохого, только хорошее.

— Вам… — я окинула спутника оценивающим взглядом. — Ну, тридцать пять-то точно есть. Увы, милый друг, вы давно уже не мальчик.

Улыбка победителя озарила лицо Жан-Поля.

— Мне сорок два! — гордо объявил он.

— Ах! — изумилась я. — Невероятно! Вы обманываете! Стоп, подождите, я совсем забыла, что Этьену девятнадцать, — невинно похлопала я глазами. — Тогда, конечно… Не в шестнадцать же лет он у вас родился.

— Вот именно.

— Значит, у вас хорошие гены, милый Жан-Поль.

— А давайте я расскажу вам про Жанну Кальман.

— Она ваша родственница?

— Вовсе нет! Но у неё, надо полагать, тоже были отличные гены. Она родилась и прожила всю жизнь здесь, в Арле.

Утомлённые и разочарованные, мы, наконец, остановили бег на тенистой улице и устроились под тёмно-зелёным полотняным навесом кафе. Я с наслаждением, как пиявка, присосалась к ледяному бокалу с колой.

— Жанна Кальман? Кто она такая? Я ничего о ней не слышала, — смачно булькнула я, поставила на стол пустую ёмкость и поискала взглядом официанта — повторить!

— Эта дама прожила сто двадцать два года.

— Да ладно вам! Столько не живут!

— Нет, серьёзно! Она попала в Книгу рекордов Гиннесса как самая старая жительница планеты, чей возраст подтверждён документально.

— Ух ты! Наверное, вела здоровый образ жизни.

— А вот и нет! Говорят, съедала по килограмму шоколада в неделю, а курить бросила только в сто семнадцать лет. По Интернету гуляет её фотография, где она прикуривает сигарету от свечки на именинном торте. А свечи изображают цифру сто.

— Ха, круто! — восхитилась я. — Славная, наверное, была бабулька.

— Думаю, весёлая. Она говорила, что не стоит волноваться из-за того, что нельзя изменить. И пережила нескольких некурящих врачей, убеждавших её бросить курить. В восемьдесят пять она всё ещё занималась фехтованием, а в сто — ездила на велосипеде. Никогда нигде не работала.

— И правильно, — вставила я. — От работы кони дохнут.

— Пословица? — тут же заинтересовался Жан-Поль. — Первый раз слышу. Погодите, барышня, я запишу.

Он достал свой блокнотик и тщательно законспектировал новое выражение.

Усердный ученик!

— Подскажите заодно и другие выражения, где фигурируют конь или лошадь.

— Баба с возу — кобыле легче.

— Так-так… Записал, продолжайте!

— Не в коня корм.

— А что это означает?

— Когда кормишь кого-то зря. Ещё: дарёному коню в зубы не смотрят.

— Это понятно.

— Старый конь борозды не испортит.

— Отлично!

— Ещё говорят — конь не валялся. Это означает, что вы даже не начинали к чему-то готовиться. Например: завтра приезжают партнёры из Новосибирска, а у нас и конь не валялся.

— Записываю: конь не валялся.

Пока Жан-Поль старательно выводил буквы в блокноте, я погрузилась в размышления.

Татьяна утверждает, что у неё конь очень даже хорошо повалялся и завтра она примет сибиряков по высшему разряду. Надеюсь, девушка меня не обманывает. Если сорвёт сделку, я… А что я? Я ничего ей не сделаю, даже ногами бить не буду. Потому что она придавлена нимбом мученицы, потерявшей любимого мужа. Мне так её жаль.

Все утверждают, что я злобная и безжалостная фурия и у меня каменное сердце. А оно давно уже подточено изнутри горячими родниками: любовью к дочери и Володе, жалостью к Татьяне… Эти чувства делают меня слабой и уязвимой…

Жан-Поль спрятал блокнот. Официант тем временем принёс ему тарелку с колбасками, а мне — бутылку воды и новый стакан со льдом.

— Вы точно не хотите попробовать традиционное блюдо местной кухни — арлезианские колбаски?

— Мне жарко, я ничего не хочу, — проныла я.

— В них добавляют ослиное мясо, — продолжал соблазнять Жан-Поль.

— Колбаса из ослика? Это всё меняет. Дадите мне со своей тарелки?

Жан-Поль протянул к моему рту вилку с нанизанным кусочком колбасы. Со стороны мы выглядели, наверное, как супружеская парочка, сохранившая трепетное отношение друг к другу.

— Вкуснятина! — удивилась я.

— Заказать вам отдельную порцию?

— О, нет. Я продолжаю умирать от жары.

— Кстати, я ещё не все рассказал о Жанне Кальман. Вот один интересный факт, — вспомнил любитель русской словесности и ослиных колбасок. — Послушайте. Один юрист заключил с девяностолетней старушкой Кальман договор о ежемесячной ренте. После смерти Жанны этот мужчина должен был унаследовать её дом. Рента была такова, что за десять лет покрывала стоимость жилища. Сделка казалась выгодной, ведь ветхая старушка могла умереть в любой момент. Однако прошло десять лет, потом двадцать. И даже тридцать! Юрист заболел и умер в возрасте семидесяти семи лет, так и не дождавшись наследства. Он отвалил Жанне столько денег, что мог бы купить целых три дома, а не один. После смерти бедняги Жанна прожила ещё два года, и эти два года ренту выплачивала вдова юриста.