— Повесьте его, — указал визирь на лазутчика.

— Я говорю правду, — клялся тот.

— Тем легче тебе будет умирать…

Суворов принял Кобургского в солдатской палатке, они прилегли рядом на охапке сена. Дождь стегал в парусину, из щелей текла вода, одинокую свечу задувало. Принц спросил:

— Как вы думаете, генерал, почему Юсуф медлит?

— Значит, турки еще не готовы к битве.

— Но их много! Очень много на этот раз.

— Чем больше публики, тем больше беспорядков. Пусть нас мало. В малом войске всегда больше храбрецов.

— Вы меня утешаете. Неужели принять бой?

— Немедленно. Успех в скорости…

Невеликая речка Рымник отдавала свои воды истории!

Цепляясь за сучья, он спустился с высокого дерева.

— Сколько ж вам лет, аншеф? — удивился Иосия.

— Помилуй бог, уже шестьдесят. А что?..

С высоты дерева Суворов обозрел лагерь противника, решение принял. После грозы день обещал быть жарким, рано запели птицы. Сражение открылось. Суворов — пеш, держа шпагу — шагал в первой линии, при среднем каре. Войсковые квадраты в шахматном порядке двигались через поля, покрытые бурьяном и стеблями кукурузы. Между инфантерией рысила кавалерия и казаки. Зной возрастал, птицы пели, радуясь концу ливней, солнцу и жизни… Суворов крикнул принцу Кобургскому:

— Друг Иосия! Главная дирекция — Мартинешти, где ставка визиря. За лесом, что перед нами, нас ждет простор и слава. Артиллерия побеждает колесами: маневр — успех!

Вдали проезжал визирь, но не верхом, а в карете. Кораном он останавливал бегущих и тем же Кораном бил по голове сераскиров, понуждая их к храбрости. Перед лесом в деревне Бокзы стояли турецкие батареи, и Суворов тут же решил смять пушки противника. Заметив отклонение русских в сторону, принц Кобургский, уже облаженный тысячными ордами янычар, слал к Суворову адъютантов, но ответ получал один:

— Дирекция прежняя — Мартинешти! Я ничего не забыл. Я все вижу. Пусть принц не боится: успех виден…

Подавив батареи в Бокзы, он усилил свой натиск, и турки бежали к Рымнику. Великий визирь, тряся длинною бородой, пересел из кареты на коня, отдав приказ:

— Бейте по трусам картечью, чтобы вернулись…

Эта же картечь сражала и русских. Янычары на резвых лошадях и чернокожие спаги, сидевшие в седлах, задрав колени к подбородку, налетали с флангов, орудуя саблями. Сейчас главное — выдержать огонь и блеск сабель. Русские и цесарцы двигались параллельно, но в промежуток меж ними Юсуф-Коджа вколачивал клинья янычарских байраков, чтобы развести эти клинья как можно шире, а потом разбивать союзников по частям… В этот жуткий момент австрийцам следовало верить в то, что русские не изменят главной дирекции, а русские должны верить австрийцам, что они тоже сохранят движение на Мартинешти. Лес, за которым скрывался турецкий табор, назывался Крьжгу-Мейлор, но солдатам забивать свою память такими словами необязательно: все в жизни забудется, в летописях России останется только название реки — Рымник! За этим вот лесом союзники соединились, перестроившись для совместной атаки. Артиллерия била с колес, не переставая двигаться. Конница ловко вошла в интервалы между колоннами каре, и Суворов скомандовал:

— Кавалерии взять ретрашемент… вперед!

Громадное поле битвы являло картину всеобщего разрушения, убегавшие турки швыряли зажженные фитили в пороховые фуры, которые и взрывались с яростным треском, калеча лошадей и всадников, раненые ползли к реке, кавалерия в беспощадном наскоке раскалывала им копытами черепа, ломала руки и ноги — вперед, чудо-богатыри! (Суворов живописал Потемкину: «Погода была приятная. Солнечные лучи сияли во весь сей день, оно было близ его захождения…») Тысячи турок бросались в Рымник и тонули, громадные гурты скота, увлеченные общей паникой, тоже ломились в реку, находя в ней смерть, течение легко перевертывало фуры и телеги, а кавалерия — рубила, рубила, рубила… Еще утром у визиря было 100 тысяч войска!

Юсуф-Коджа успел переехать через мост:

— Разрушьте его! Пусть все трусливые потонут…

Трофейные бунчуки валялись грудами, как палки. Среди взятых пушек очень много было и пушек австрийских.

— Отдайте их цесарцам, — велел Суворов, — они сдали их туркам под Белградом, так пусть заберут обратно. Мы себе еще много пушек достанем, а им-то где взять?

В шатре великого визиря, расшитом изнутри золотом, повстречались Суворов и принц Кобургский.

— В сочетании с вашим именем и мое имя станет отныне бессмертным, — сказал принц Кобургский. — За эту битву при Рымнике я обрету жезл фельдмаршала. А… вы?

— Сие не от меня зависит, — пояснил Суворов.

— Но от заслуг ваших! Позвольте мне и впредь всюду именовать себя: принц Фридрих-Иосия Кобург-Заальфельдский, герцог Кобургский — ученик великого Суворова…

Потемкин восхищенно писал Суворову: «Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными слезами свидетельствую свою благодарность. Ты во мне возбуждаешь желание иметь тебя повсеместно». Политика Австрии — после Фокшан и Рымника — невольно укрепилась, император Иосиф II возвел Суворова в титул графа Священной Римской империи, Екатерина сделала полководца графом империи Российской, с наименованием — РЫМНИКСКИЙ.

Суворов был доволен, все его поздравляли, но, кажется, он рассчитывал получить иное — фельдмаршальство!

Пушки Петропавловской крепости исполнили торжественную «увертюру» в честь побед Суворова, но Булгаков, заточенный в Эди-Куле, слышал выстрелы пушек из Топ-хане: там отрубали головы воинам, бежавшим с поля битвы у Рымника.

Лязгнули запоры тюремные — Булгаков поднялся.

— Вы свободны, — объявили ему с поклоном.

— Кто победил? — спросил посол.

— Вы победили.

— Не сомневаюсь. Но я хочу знать имя.

— Топал-паша — Суворов…

В воротах тюрьмы его ожидала карета. Кавасы захлопнули дверцы, лошади тронули вдоль берега моря, за Голубой мечетью возникли купола Аня-Софии, но Булгаков ошибся, думая, что его везут в Топ-капу. Справа, на другой стороне Золотого Рога, осталась Галата, населенная бедняками, карета вкатила в квартал Фанар, где жили потомки древних византийцев, ныне фанариотов и драгоманов, служащих султану, и лошади остановились возле Эйюбхане. В садовом киоске его встретила прелестная Эсмэ, которая откинула с лица прозрачный яшмак и приветливо улыбнулась. Яков Иванович поклонился султанше, высказав ей свою благодарность:

— За те фрукты, которые вы так любезно мне присылали.

Булгакова ожидал разговор с ее мужем Кучук-Гуссейном, который сказал, что сейчас многое изменилось:

— Я не скрою от вас, что в это лето Суворов ополчился противу нас с таким гневом, что мы дважды изнемогли в борьбе с ним — при Фокшанах и Рымнике. Впрочем, так угодно Аллаху.