О том, что происходило с ним до этого, Ленин «старался впоследствии не вспоминать – не ходил в ту комнату, где он лежал, не ходил на тот балкон, куда его выносили первые месяцы, старался не встречаться с сестрами и теми врачами, которые за ним тогда ухаживали»2340.

Улучшение не было столь скорым, как это описывает Крупская. Приступы беспокойства, возбуждения, замутнения сознания повторялись и в июле (11, 12, 14, 31 июля), однако они быстро проходили. В такие моменты он избегал любых встреч, в том числе и с самыми близкими – Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной. Но уже с 15 июля состояние Ленина стало заметно меняться. Владимир Ильич перебрался в комнату Крупской. К обеду стал спускаться в нижнюю столовую, а в солнечные дни – на веранду. Охотно сидел за общим столом, ел без посторонней помощи. Принимал посильное участие в разговоре, живо реагировал на шутки2341.

Врачей, однако, как и прежде, к себе не подпускал. Исключением, как пишет Крупская, были лишь В.Н. Розанов и Ф.А. Гетье, на которых он «смотрел не как на врачей, а как на добрых знакомых. Не как на доктора, а как на товарища, смотрел он и на В.А. Обуха». Но и с ними «разговоры о болезни не допускались», и врачам зачастую приходилось наблюдать за своим пациентом «лишь из соседней комнаты. Стал он тяготиться и сестрами милосердия – и хоть сдерживался, но видно было, что их присутствие ему тяжело»2342.

Тогда, дабы ликвидировать атмосферу больницы, порешили обновить команду. Число ухаживающего за Лениным медперсонала свелось к трем человекам: только что окончившему медфак молодому врачу Николаю Семеновичу Попову, фельдшеру Владимиру Александровичу Рукавишникову и студенту-медику Казимиру Римша (Зорьке).

«Все это была партийная публика, – пишет Крупская, – бесконечно преданная Владимиру Ильичу, старавшаяся угадать каждое его желание… Владимир Ильич не мог не чувствовать этого и горячо к ним привязался. У него светлело лицо, когда они входили в комнату, он шутил и смеялся с ними. Они внесли в нашу жизнь молодую жизнерадостность и создали в значительной мере… атмосферу уверенности в выздоровлении и спокойствия…

…И все другие – стряпавшая для Владимира Ильича латышка, прислуживавшая за столом работница с фабрики Мосшвей Е.И. Смирнова, товарищи шоферы, товарищи из охраны, монтер – тов. Хабаров И.Н. – все жили мыслью, как бы сделать Владимиру Ильичу все получше. И он чувствовал, не мог не чувствовать этого»2343.

Если не было дождя, то начальник охраны Петр Петрович Пакалн по нескольку часов катал его в кресле по парку. И сидел теперь Ильич в кресле прямо, не облокачиваясь, сам пересаживался на скамейку, с удовольствием вдыхал запах полевых цветов, но особенно радовался, когда замечал в траве белые грибы, которых в то лето уродилось великое множество.

Впрочем, на какое-то время это удовольствие ему подпортили. Красноармейцы из охраны стали заранее проходить маршрут прогулки и там, где торчали грибы, выставляли «пост» в лице санитара или Надежды Константиновны. Заметив эту уловку, Владимир Ильич ужасно огорчился и обиделся до слез, ибо такая подмога была ему уже не нужна2344.

Никого со стороны видеть он по-прежнему не хотел, хотя, встретив во время прогулки 20 июля брата – Дмитрия Ильича, обрадовался ему, однако задерживать не стал. Но на следующий день случилось непредвиденное…

Часов около четырех, во время прогулки по саду, Владимир Ильич узнал, что в комнате правого бокового флигеля, где раньше жил он сам, поселили управляющего совхозом «Горки», старого народника, бывшего сельского учителя, друга его молодости еще по Алакаевке и Самаре – Алексея Андреевича Преображенского.

Тогда, летом 1889 года, на хуторе Шарнель, всего в трех верстах от Алакаевки, обосновалась студенческая коммуна, обрабатывавшая своим трудом 100 десятин земли. Но помимо тяжкого крестьянского труда было в ней и другое…

Долгие вечерние разговоры о жизни, судьбах страны, долге интеллигенции перед народом, стихи, песни и романсы под гитару, та пьянящая атмосфера товарищества, духовности, возвышенной юношеской романтики, которая была так свойственна народнической молодежи того времени.

Вот в этот круг общения и ввел земляк Ульяновых студент Дмитрий Гончаров 19-летнего Владимира, который очень скоро стал на хуторе завсегдатаем. Там и подружился он со студентом-народником Александром Преображенским2345.

Писатель С. Каронин (Н.Е. Петропавловский), тесно общавшийся с коммунарами, опубликовал в 1890 году в журнале «Русская мысль» повесть «Борская колония», в которой попытался вложить в размышления одного из персонажей свое ощущение той атмосферы, которая царила в Шарнеле.

«Все то, что было тяжело и неприятно, было им в эти минуты забыто, а все чудесное хорошее выдвинулось в его уме на передний план. Этот ароматный, одуряющий воздух, эти “божественные” беседы, эти… простые люди, и эта тихая ночь, и звезды на небе, и покой своей собственной души, все это выступило на передний план, а вся остальная половина его едкого, вечно возмущающегося сознания покрылась густым мраком… И необычайный рай водворился на время в его неверующей душе»2346.

Так или не так передал Каронин эту атмосферу, но такое состояние не забывается. С тех пор прошла жизнь. Но в декабре 1921 года, узнав, что Алексей Андреевич бедствует с женой в Ялте, Владимир Ильич перетащил его в Москву. И вот теперь, услышав, что он здесь, во флигеле, «рванулся туда. Помогли ему взобраться по лестнице, крепко обнял он Преображенского, сел около него и стал говорить. У того больное сердце, побелел он весь, губы трясутся, а Ильич все говорит, рассказывает про переживаемое».

Так описала эту встречу Крупская. «Слов у Ильича не было, – пишет она, – мог только говорить “вот”, “что”, “идите”, но была богатейшая интонация, передававшая все малейшие оттенки мысли, была богатейшая мимика. И мы, окружающие, Мария Ильинична, я, санитары, все больше и больше понимали Ильича…

И вот Ильич, ушедший от врачей, сестер милосердия, от больничного режима, сидел около Преображенского и говорил. Пробыл он там три дня… Еле удалось его убедить вернуться. Уговорили только тем, что сказали, что Преображенский болен, что мы стесняем его и его семью»2347.

Крупская была абсолютно права, когда написала, что для того, чтобы в те дни понимать Ленина, надо было не только иметь опыт общения с ним, но главное – очень любить его. В ином случае в глазах окружающих он оставался лишь глубоко больным человеком.

25 июля, во время прогулки, Владимир Ильич случайно встретил председателя Главпрофорба Евгения Алексеевича Преображенского (к Алексею Андреевичу никакого отношения не имевшего). Эту встречу Е. Преображенский подробно описал 29 июля 1923 года в письме к Бухарину, которое мы и процитируем.

«Во время первого посещения, неделю спустя после Вашего отъезда, говорил и с Н.К. и М.И. очень подробно. Старик находился тогда в состоянии большого раздражения, продолжал гнать даже Ферстера и др… Особенно раздражался при появлении Н.К., которая от этого была в отчаянии и, по-моему, совершенно зря, против желания. И все-таки к нему ходила.