мы с ней играли в «Скрэббл»; последняя партия до сих пор разложена на доске; не могу себя заставить ее убрать. Все время смотрю на ее фишки и гадаю, какое бы следующее слово она выложила. Я просыпаюсь среди ночи, тянусь на ее половину кровати, но нахожу только холодную простыню.

Он переключился на более низкую передачу, обогнал такси, притормозившее перед тем, как повернуть направо, и сразу же резко выкрутил руль влево, чтобы избежать столкновения с фургоном, отъехавшим от закусочной «Бургер кинг».

— Может, включим мигалку? — предложил Уотсон. — Или, если хотите, я сяду за руль.

Портер вытер глаза рукавом:

— Нет, не надо, я в норме. Все будет хорошо. Наверное, надо было предупредить тебя до того, как ты сел ко мне в машину. Такие вещи надо рассказывать психотерапевту, а не молодому криминалисту. Ты ведь не обязан меня выслушивать!

— Вам нужно с кем-то говорить; разговаривая, мы исцеляемся. Держать все в себе нельзя. Если держать такое в себе, оно будет разрастаться внутри, как раковая опухоль.

Портер хихикнул:

— Ты говоришь прямо как мозгоправ. За последние два дня это самая длинная фраза, какую я от тебя слышал.

— Я специализируюсь в том числе и по психологии, — застенчиво признался Уотсон.

— Серьезно? Погоди… ты сказал «в том числе»?

Парень кивнул:

— Скоро получу третий диплом.

Портер проехал перекресток на желтый свет и чудом уклонился от столкновения с «фольксвагеном-жуком», перестроившимся слева.

Когда Портер переключился на третью передачу и повернул направо из крайнего левого ряда, едва не зацепив красный «бьюик», у Уотсона побелели костяшки пальцев.

— Давайте все-таки я поведу. Капитан хотел, чтобы за руль сел я.

— Мы уже почти на месте.

— Не знаю, стоит ли вам вообще туда ехать.

— О том, чтобы не ехать, и речи быть не могло. Если это он, я должен на него взглянуть.

Они повернули на Пятидесятую авеню и затормозили возле участка. Портер припарковался на месте, предназначенном для инвалидов, и поставил на приборную панель табличку «Полиция». Затем он достал из наплечной кобуры «беретту» и спрятал ее под сиденьем. Посмотрел на часы в руках Уотсона.

— Где там магазинчик твоего дяди?

— Он называется «Отец Время. Антиквариат. Коллекции». Недалеко от Белмонт.

— Давай их сюда, — велел Портер. — Вещдоки нельзя оставлять на произвол судьбы.

Уотсон протянул ему пакет с часами, и Портер положил его в карман.

— Вы уверены, что это хорошая идея? — спросил Уотсон.

— По-моему, идея ужасная, но я должен на него взглянуть.

53

Дневник

Я проснулся от громкого стука в дверь.

Из-за того что я спал сидя на холодном деревянном полу, шея и спина у меня совсем затекли. Я с трудом встал и принялся растирать онемевшие руки и ноги. В руке я по-прежнему крепко сжимал нож для разделки мяса. Пальцы так крепко стиснули рукоятку, что пришлось разжимать их другой рукой. Ладони пошли полосами — в середине побелели, а кончики пальцев покраснели.

Я положил нож на прикроватную тумбочку. Перед сном я не стал раздеваться; на мне была та же одежда, что и вчера. Солнца не было, и я понятия не имел, который час.

В дверь снова застучали, еще громче.

Потом я понял, что стучат в парадную дверь.

Я вытащил ножку стула, приоткрыл дверь и осторожно выглянул в коридор.

Ни отца, ни пустой бутылки из-под бурбона в гостиной не было. Дверь родительской спальни на другом конце коридора стояла открытая, постель была застелена. Если в ней кто-то и спал, то сейчас там никого не было. В доме царила странная тишина.

— Мама! Папа!

В тишине мой голос прозвучал громко.

Где отец — на работе? Я потерял счет дням. Как будто наступил понедельник, но я не был уверен.

Снова стук.

Я подошел к двери и отодвинул шторку бокового окна. На крыльце стоял крепко сложенный мужчина лет семидесяти в бежевом плаще и мятом костюме. Он увидел меня и поднял левую руку, в которой тускло блеснул жетон.

Я опустил шторку, глубоко вздохнул и открыл дверь.

— Доброе утро, сынок. Твои родители дома?

Я покачал головой:

— Отец на работе, а мама поехала в магазин купить продуктов к обеду.

— Не возражаешь, если я подожду, пока она вернется?

Если учесть, что я понятия не имел, где мои родители на самом деле, соглашаться было бы неблагоразумно. Возможно, мама сейчас в подвале и бог знает что вытворяет с миссис Картер. Как она поведет себя, если поднимется наверх и обнаружит в доме незнакомца? Чужака, да к тому же со значком?

— Не знаю, когда она вернется, — ответил я.

Незнакомец вздохнул и вытер лоб рукавом. Мне показалось странным, что на нем, несмотря на жару, не только костюм, но и плащ. Может, под плащом удобнее прятать пистолет? Я представил себе «Магнум-357» в кобуре у него под мышкой, который легко можно выхватить и начать пальбу, как в старых фильмах из серии «Грязный Гарри». Разве все копы в глубине души не мечтают стать Грязными Гарри?

Коп, который к нам пожаловал, нисколько не напоминал Грязного Гарри: Он был слишком толстым и к тому же лысым; его большую голову покрывали морщины и старческие пигментные пятна. Наверное, в молодости его глаза были голубыми, но теперь походили на сильно разбавленную жидкость для мытья стекол. И подбородков у него оказалось многовато; кожа висела складками, как у шарпея. А лицо напоминало печеное яблоко, про которое все давно забыли.

— Может, я могу вам помочь? — предложил я, прекрасно понимая, что от моей помощи он откажется. Взрослые редко просят помощи у детей. Многие взрослые детей вообще не замечают; мы сливаемся с фоном — примерно как домашние животные и старики. Когда-то отец говорил, что самое лучшее время в жизни наступает где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью пятью годами. В таком возрасте мир видит тебя в полной мере, таким, какой ты есть. Становясь старше, ты как бы выцветаешь, постепенно уходя во мрак. А молодые? Молодые начинают с невидимости и постепенно набирают форму. Годам к семнадцати — девятнадцати мы переходим в видимую часть спектра и присоединяемся к остальному миру. Раз — и ты словно возникаешь из ниоткуда, и тебя начинают замечать и принимать в расчет. Я знал, что такой день настанет и для меня, но его время еще не пришло.

— Может, и можешь, — ответил