«Не будь дураком, — говорил он себе, становясь старше. — Это всего лишь история, и миссис Портли уж точно никакая не святая: мама говорила, что она развелась, когда жила в Киттери, и ездит играть в бинго в Бангор, а истинные христиане в азартные игры не играют, истинные христиане оставляют азартные игры язычникам и католикам».

Все это имело смысл, но тревоги его не развеяло. История о хлебе, который раздавали тем, кто принимал причастие, превратившем воду в унитазе в кровь, беспокоила его, не отпускала, не давала заснуть. И однажды ночью он понял, что окончательную ясность в эту историю можно внести только одним способом: украсть кусочек хлеба, бросить в унитаз и посмотреть, что получится.

Но на такой эксперимент духа ему не хватило; его рациональный разум не выдерживал мрачного образа: кровь растекается по воде, грозя потенциальным проклятием. Его разум не мог устоять перед магическим заклинанием: «Это мое тело, берите его, ешьте; это моя кровь, пролитая за вас и за многих».[325]

Нет, он никогда бы не провел такой эксперимент.

— По-моему, все религии странные, — высказался по этому поводу Эдди. «Но и могущественные, — добавил его разум, — почти колдовские… или это тоже СВЯТОТАТСТВО?» Мысли перекинулись на случившееся с ними в доме 29 по Нейболт-стрит, и впервые он увидел безумную параллель: Оборотень, если на то пошло, появился из унитаза.

— Послушайте, мне кажется, все спят. — Ричи небрежно бросил пустую трубку из-под «Ракеты» в ливневую канаву. — Чувствуете, как тихо? Или сегодня все на день отправились в Бар-Харбор?

— Э-э-э-э-й, па-а-арни? — раздался за их спинами голос Билла. — По-о-одождите!

Эдди повернулся, он всегда радовался, слыша голос Большого Билла. На Сильвере тот обогнул угол Костелло-авеню, оставив Майка далеко позади, хотя у того «швинн» был самой новой модели.

— Хай-йо, Сильвер, ВПЕРЕ-Е-ЕД! — прокричал Билл и помчался к ним со скоростью не меньше двадцати миль в час, игральные карты выдавали пулеметную дробь, потом крутанул педали назад, заблокировав заднее колесо, и оставил на асфальте восхитительно длинный черный резиновый след.

— Заика Билл! — воскликнул Ричи. — Как поживаешь, мальчуган? Ах, батюшки… Ах, батюшки… Как ты, мальчуган?

— Но-ормально, — ответил Билл. — Видели Бена и Бе-е-еверли?

К ним подъехал Майк. На его лице блестели маленькие капельки пота.

— Как быстро катит твой велик, а?

Билл рассмеялся:

— То-очно не з-знаю. Довольно бы-ыстро.

— Я их не видел, — ответил Ричи. — Они, вероятно, там, в клубе. Поют дуэтом. Ш-бум, ш-бум… ю-да-да-да-да-да… ты светишь мне, как солнце, сладкая моя.

Стэн Урис издал рвотный звук.

— Он просто завидует, — объяснил Ричи Майку. — Евреи не могут петь.

— Би-и-и…

— Бип-бип, Ричи, — закончил за него Ричи, и все рассмеялись.

Они вновь направились к Пустоши, Майк и Билл катили велосипеды. Разговор, поначалу оживленный, увял. Глянув на Билла, Эдди увидел тревогу на его лице, и подумал, что эта мертвая тишина достает и его. Он знал, что Ричи пошутил, но сейчас создавалось ощущение, будто все жители Дерри на этот день действительно отправились в Бар-Харбор… или куда-то еще. Ни одного автомобиля не проехало мимо. Им не встретилась ни одна старушка, катящая тележку с продуктами в свой дом или квартиру.

— Очень уж тихо, да? — ввернул Эдди, но Билл только кивнул.

Они перешли на ту сторону Канзас-стрит, за которой находилась Пустошь, и тут увидели бегущих к ним, что-то кричащих Беверли и Бена. Вид Беверли шокировал Эдди. Всегда такая чистенькая, аккуратная, волосы вымыты, завязаны в конский хвост… а сейчас выглядела так, будто извалялась во всех канавах вселенной. Глаза дикие, широко раскрытые. На щеке царапина. Джинсы в грязи. Блузка порвана.

Бен отстал от нее, бежал, тяжело дыша, брюхо моталось из стороны в сторону.

— В Пустошь идти нельзя! — Беверли жадно ловила ртом воздух. — Парни… Генри… Виктор… они где-то там… нож… у него нож…

— По-о-омедленнее. — Билл, как и обычно, безо всяких усилий, подсознательно, взял командование на себя. Посмотрел на подбегающего Бена. Его щеки горели, внушительная грудь вздымалась.

— Она говорит, что Генри спятил, Большой Билл, — пояснил Бен.

— Черт, ты хочешь сказать, что раньше он был в своем уме? — спросил Ричи и сплюнул между зубов.

— За-а-аткнись, Ри-ичи, — бросил Билл и вновь повернулся к Беверли: — Ра-асскажи.

Рука Эдди заползла в карман и коснулась ингалятора. Он не знал, о чем пойдет речь, но не сомневался, что ничего хорошего от Беверли они не услышат.

Заставляя себя говорить как можно спокойнее, Беверли изложила отредактированную версию своей истории — начиная с того момента, как Генри, Виктор и Рыгало поймали ее на улице. Об отце она им ничего не сказала — отчаянно стыдилась случившегося.

Когда она закончила, Билл какое-то время стоял молча, наклонив голову, сунув руки в карманы, с привалившимся к груди рулем Сильвера. Остальные ждали, частенько бросая взгляды на ограждение, тянувшееся по краю обрыва. Билл думал долго, и никто ему не мешал. Эдди осознал, внезапно и естественно, что дело, возможно, идет к развязке. Не потому ли день такой тихий, а? Да еще это ощущение, что весь город вымер и в нем остались только покинутые дома.

Ричи думал о фотографии в альбоме Джорджа, которая внезапно пришла в движение.

Беверли думала об отце, о том, какими тусклыми были его глаза.

Майк думал о птице.

Бен — о мумии и запахе сгнившей корицы.

Стэн Урис думал о джинсах, мокрых джинсах, с которых капала вода, и о руках, белых, как смятая бумага, с которых тоже капала вода.

— По-о-ошли, — наконец заговорил Билл. — Мы с-спустимся в-вниз.

— Билл… — На лице Бена отразилась тревога. — Беверли говорит, что Генри действительно спятил. Он хотел убить…

— Пу-устошь н-не и-их. — Билл обвел рукой зеленую долину справа от них и под ними, кустарник, деревья, бамбук, сверкающую под солнцем воду. — Э-это не и-их со-о-обственность. — Он оглядел всех, с суровым лицом. — М-мне на-адоело и-их бо-ояться. Мы по-обили их в би-итве ка-амней, и, если н-нам п-придется по-обить и-их с-снова, мы э-это с-сделаем.

— Но, Билл, а если это не просто они?

Билл повернулся к Эдди, и тот испытал настоящий шок, увидев, какое усталое и отрешенное у Билла лицо… что-то пугало в этом лице, но только позже, гораздо позже, уже взрослым, засыпая после посиделок в библиотеке, Эдди осознал, что именно его пугало: он видел лицо мальчика, которого подталкивали к грани безумия, лицо мальчика, который, по большому счету, степенью здравомыслия и возможностью контролировать собственные поступки ничем не отличался от Генри. Но при этом никуда не делся и истинный Билл, выглядывающий из этих испуганных, одержимых глаз… злой, полный решимости Билл.