— Хватит болтать, Лейси, я еще не закончил. Слугу вашего изображал некто Фартинг — не стоящий сего прозванья валлиец. В компании вашей была и девица — некая Луиза, выдававшая себя за служанку. Прячете глаза, сэр? Что ж, самое время, ибо дальше — хуже. Вашему поддельному племяннику мистеру Бартоломью прислуживал глухонемой. Так вот он не исчез, сэр, но обнаружен мертвым. Сильно подозренье, что дело не обошлось только оным гнусным злодеяньем, кое совершил доселе неведомый, а теперь известный убийца, стоящий передо мной.

Впервые взгляд актера полон безыскусной растерянности:

— Как… мертвым?

Стряпчий медленно опускается в кресло. Какое-то время молчит, разглядывая собеседника, потом сводит кончики пальцев и уже менее властно произносит:

— А вам-то что, сэр? Ведь об ту пору вы искали ангажемента в Эксетере?

Актер безмолвствует.

— А весь март и апрель, окромя Страстной недели, в театре Хеймаркет исполняли заглавную роль в новой дерзкой сатире под названьем «Пасквин», кою накропал отъявленный мерзавец, некто Филдинг {165}?

— Сие всем известно. На спектакле перебывал весь Лондон.

— У вас большая роль Фастиана, не так ли?

— Да.

— Говорят, постановка имела бешеный успех, какой в нынешние святотатственные времена сопутствует всякому бесстыдному глумленью над законом. Сколько раз прошел спектакль до Пасхальной недели, начавшейся семнадцатого апреля?

— Не помню. Раз тридцать.

— Тридцать пять, сэр. Дольше продержалась лишь его ровня в наглости «Опера нищего», верно?

— Возможно.

— Как, вы не знаете? Иль не участвовали в пьеске, что игралась семь-восемь лет назад?

— Я взялся за маленькую роль, чтоб доставить удовольствие мистеру Гею, с кем имел честь приятельствовать.

— Да уж, честь! Не почетно ль исполнить роль, где один из достойнейших сынов нации и, кроме того, ее главный министр выведен разбойником? Не вы ль в образе Робина Мошны представили чрезвычайно злобную и неприличную карикатуру на сэра Роберта Уолпола {165}? И женушка ваша хороша — не сомневаюсь, ей не составило труда в той же пьеске воплотить бесстыжую Долли Давалку!

— С негодованием отвергаю вашу последнюю реплику, сэр! Моя жена…

— К бесу ее! Про вас все известно, сэр. Например, то, что по возобновленью спектаклей двадцать шестого апреля вы загадочно исчезли, а ваша расчудесная роль досталась некоему Топэму. Что, не так? Мне доподлинно известен и ваш надуманный повод для расторженья контракта. Кто поверит, что ради мифического ангажемента в Эксетере вы расстались с гвоздем сезона, в коем имели недурственную долю? Вас с потрохами купили, Лейси, и я даже знаю кто.

Актер сник, голова его опущена, от былой авантажности не осталось и следа.

— Клянусь, я не совершал никакого преступленья и ничего не знаю об том… что вы сказали.

— Но вы ж не станете отрицать, что некий мистер Бартоломью нанял вас для сопровожденья его в поездке по западным графствам, состоявшейся в последнюю неделю апреля?

— Я хочу знать, какой у меня выбор.

Помолчав, стряпчий отвечает:

— Что ж, я вас просвещу. Станете упорствовать — прямиком отправитесь в Ньюгейтскую тюрьму, где вас закуют в железо и для дальнейшего следствия препроводят в Девон. Признаете справедливость моих слов, дадите показанья под присягой — тогда поглядим. Решит тот, чью волю я исполняю. Достаточно ему кивнуть, и вы обратитесь в прах. — Аскью вскидывает палец. — Попомните, я должен знать все до последней крохи. Иначе вас сотрут в порошок. Вы проклянете день, когда родились.

Глядя в пол, актер тяжело опускается на стул и качает головой.

— Итак, сэр?

— Меня ошельмовали, чудовищно ошельмовали. Я полагал, что участвую в безобидной, достойной сочувствия затее. — Лейси поднимает голову. — Перед вами честный человек, кто ежели в чем и виновен, то лишь в глупой доверчивости, но никак не в злом умысле иль проступке. Умоляю мне верить.

— Избавьте от ваших молений, сэр. Я верю только фактам.

— Вы несправедливы к достойной миссис Лейси. Она совершенно ни при чем.

— Я разберусь.

— Поспрошайте обо мне, сэр, я человек известный. Был коротко знаком с мистером Геем, его покровительницей герцогиней Квинсберри {165} и ее вельможным супругом. Имел честь пользоваться расположением генерала Чарльза Черчилля {165}, с ним мы встречались на Гроувенор-стрит, когда была жива миссис Олдфилд {165}. Меня знают мистер Рич из Гудменз-Филдз {165}, поэт-лауреат мистер Сиббер {165}, мистер Квин {165} и добродетельная миссис Брейсгердл {165}. Вам всякий скажет, я не позорю актерство, как иные штукари.

Стряпчий молчит.

— Скажите, я прогневил важную персону?

Ответом — пристальный взгляд.

— Так я и думал. Знать бы, где упасть…

Молчание.

— Что я должен делать?

— Принесите клятву и рассказывайте, ничего не утаивая. Все с самого начала.

Воскресенье, августа 1-го дня

Народное возмущение наблюдалось в Саутварке, Ламбете и на Тайберн-роуд, где восставшие учиняли людям допрос, за англичан они или за ирландцев, однако никакого насилия совершено не было; несколько отрядов конных гренадеров разогнали толпу, собравшуюся было на Рэтклифской дороге с тем, чтобы громить дома ирландцев.

Понедельник, августа 2-го дня

Первый камень заложен был в основание нового здания больницы Святого Варфоломея {165} на 12 покоев; размеры он будет иметь те же, что и первая часть, уже выстроенная из батского камня {165}, позже добавлены будут еще два здания на восточной и западной сторонах. На глубине 20 футов рабочие обнаружили 60 или 70 старых серебряных монет достоинством в три пенса.