Покачав головой, я с силой сжала виски.

– Они зашли за желтую ленту, а шериф может подъехать каждую минуту. Я не хотела, но они не оставили мне выбора.

Выражение лица Томми не изменилось, и я смутилась еще больше. Опустив взгляд, я увидела, что он держит в руках круглую коробку. Ее ручка, сделанная из толстого золотого шнура, облезла и порвалась и теперь лежала на крышке, напоминая дохлого червя.

– Что это у тебя?

Томми протянул коробку мне.

– Я так и не дождался твоего звонка и решил сам принести тебе эту штуку. В ней дядя Эммет хранил запасные части к часам.

Старый картон, из которого была сделана коробка, был сухим и шершавым на ощупь, как любимое, слегка пыльное одеяло. Держа ее в руках, я невольно вспомнила старого седого джентльмена, очень доброго и внимательного, который заменил нам деда. Когда-то мы с Томми его обожали. Карманы дяди Эммета всегда были полны сладостей, к тому же он очень ловко вытаскивал десятицентовики из наших носов и ушей и всегда разрешал оставить монетки у себя.

Если дядя Эммет не работал в полях, значит, он трудился в своей мастерской в городе, а мы были тут как тут. Пока я играла с блестящими шестеренками и непослушными пружинками, Томми внимательно следил за тем, что делает дядя, и иногда даже помогал ему или подавал инструменты. Именно от него мой брат узнал, как устроены механизмы настенных и наручных часов, будильников и ходиков. Как и каждый, кто пережил Великую депрессию, дядя Эммет никогда ничего не выбрасывал, поэтому детали от часов, которые уже ни на что не годились, отправлялись прямиком в старую шляпную картонку. Дядя свято верил, что когда-нибудь они пригодятся.

В детстве я считала шляпную картонку своей волшебной шкатулкой, в которой можно было порой отыскать самые поразительные вещи: старинные броши с выпавшими камнями, одиночные клипсы и серьги – такие тяжелые, что они оттягивали мое детское ухо, зубастые шестеренки и плоские часовые циферблаты, выглядевшие без стрелок довольно странно. Они напоминали мне человеческие лица и вдохновляли меня сочинять о них занимательные истории, в которых непременно фигурировали Часы, Мастер-Часовщик или Бог-Время. Иногда, впрочем, циферблаты шли на изготовление изысканных ожерелий или королевских корон, которые я мастерила, незаметно похищая оставленный на стуле платок Матильды или один из маминых головных обручей, которые во множестве висели на зеркале трельяжа.

– Где ты ее нашел? – спросила я.

– Должно быть, в свое время дядя Эммет спрятал коробку под застреху хлопкового сарая – в тот самый угол, который разворотил упавший кипарис. Думаю, он ее именно спрятал, и спрятал неплохо, поскольку с тех пор, как дядя умер, она ни разу мне не попадалась. Я был бы очень признателен, если бы ты ее разобрала и переписала все, что там лежит. Я дам тебе несколько пластиковых пакетиков, чтобы ты могла разложить по ним детали. – Он слегка пожал плечами. – Возможно, дядя Эммет был прав и там действительно найдется что-то, что может мне пригодиться, но пока эти железки свалены в одну кучу, там просто невозможно ничего найти.

И Томми засунул руки в передние карманы джинсов, как он делал всегда, когда его что-то беспокоило, но ему не хотелось этого показывать. Первым моим побуждением было сказать ему – нет, я не собираюсь этим заниматься, и единственное, чего мне по-настоящему хочется, это сесть вместе с Кло на ближайший рейс до Калифорнии и улететь отсюда как можно скорее, лишь бы не видеть мать и не злиться на женщину, которой она когда-то была. Это, без сомнения, был самый очевидный, самый легкий и самый простой путь, но в том, как старательно Томми пытался не смотреть на меня, было столько затаенной надежды, что мне не хватило мужества принять это решение. Как сказал Трипп, «ты бросила и его тоже».

– Да, конечно, – услышала я свой собственный голос, который звучал просто на удивление приветливо и дружелюбно. – Давай сюда свои пакетики, я все сделаю, а Кло мне поможет. Правда, Кло?.. Сейчас нам все равно нечем заняться, и мы… – Я не договорила, увидев две фигуры, которые двигались к нам от дома. Это были Трипп и еще один мужчина лет пятидесяти на вид – коренастый, грузный, одышливый. Одет он был в полицейскую форму и «стетсон» с такими широкими полями, что во время дождя на его выпирающий живот, несомненно, не попадало ни одной капли.

Когда полицейский приблизился, я разглядела молочно-белую, казавшуюся прозрачной кожу, почти сплошь покрытую веснушками размером чуть меньше чайного блюдечка. На нем были солнечные очки-«капельки», но я догадывалась, что глаза у него светло-голубые, а волосы под шляпой – светлые, как пух на утенке. Человеку с такой кожей и с такими волосами, несомненно, приходилось несладко на миссисипском солнце. Да и на любом солнце, наверное… Нет, этот человек не был альбиносом, но я все равно подумала, что ему было бы лучше поселиться где-нибудь на севере.

Трипп и Томми кивнули друг другу в знак приветствия, а я скорее почувствовала, чем увидела, что Кло невольно пятится, стараясь оказаться как можно дальше от моего бывшего одноклассника. Похоже, вчера Трипп ее изрядно напугал, хотя, возможно, дело было не только в этом.

Обернувшись, чтобы как-то подбодрить девочку, я увидела, что Кэрол-Линн ведет Кло к садовой калитке. На ходу обе оживленно размахивали руками, словно младенцы, увлеченно играющие в песочнице. Их босые ноги глубоко увязали во влажной глине и издавали громкий чавкающий звук. Интересно, подумалось мне, как моя мать относится к запустению, воцарившемуся в саду после смерти Бутси? Я не исключала, что картина хаоса, которая открывалась ее взгляду по десятку раз в день, каждый раз повергала ее в шок, словно увиденная впервые. Впору было ее пожалеть: ужасаться засилью сорняков и буйству трав, заполонивших грядки и клумбы, по несколько раз на дню – это, пожалуй, было уже чересчур. Впрочем, я тут же подумала, что не знаю, насколько далеко зашел материн Альцгеймер. Если она не помнит того, что было утром, – это одно, но, быть может, Кэрол-Линн давно забыла, чей это сад, каким он был когда-то и каким должен быть. В этом последнем случае она, пожалуй, не так уж страдает.

Увы, провожая ее взглядом, я заметила, как мать задержалась перед садовой калиткой, и ее рука взметнулась к губам. Так бывало всегда, когда она была чем-то глубоко расстроена. Это была одна из немногих ее привычек, которая по какой-то причине задержалась у меня в памяти. Значит, что-то она помнит… И, не в силах и дальше наблюдать за матерью, я снова повернулась к Триппу и шерифу.

– Познакомься, Вив, – представил меня Трипп, – это шериф Донни Адамс. Он в наших краях недавно, поэтому тебе придется вкратце поделиться с ним своей семейной историей.

Шериф галантно снял шляпу, и я поняла, что немного ошиблась насчет цвета его волос. Он был совершенно лыс, и кожа на голове казалась еще более светлой, чем на лице. Выставив вперед мясистую ладонь, шериф вежливо пожал мне руку.

– Не такой уж я новичок, – произнес он довольно приятным баритоном. – Я родом из Леланда – это совсем недалеко отсюда, да и здесь я шерифствую уже больше пяти лет. Право, немного странно, что до сих пор мне не приходилось с вами сталкиваться.