— Почему он со мной не разговаривает? — спросил по-кантонски Генри, глядя в окно.

— Кто? Твой отец?

Генри долго молчал, потом обернулся и кивнул.

— Он с тобой каждый день разговаривает. Что значит — не разговаривает?

— Разговаривает, но не слушает.

Мать села на кровать, притянула к себе Генри.

— Как бы тебе объяснить… Ты здесь родился. Ты американец. А твой отец на родине ничего другого не видел, кроме войны. Войны с Японией. Японцы захватили Северный Китай, убивали людей. Не солдат, а женщин и детей, стариков и больных. Твой отец это видел с детства. Пострадала и его семья. — Мама достала из рукава носовой платок, вытерла сухие глаза. Наверное, слез больше нет, подумал Генри, а привычка осталась. — Твой отец приехал сюда сиротой, но никогда не забывал своих корней. Всегда помнил о доме.

— Но его дом теперь здесь, — возразил Генри.

Мать встала, закрыла окно.

— Здесь он живет, но это не дом. Посмотри, что творится в японском квартале. Твой отец боится, что и нам грозит то же самое. Вот почему, хоть он и любит Китай, он хочет, чтобы твой дом был здесь. Чтобы тебя принимали как своего.

— Но в других семьях…

— Знаю. Есть такие семьи. Китайцы. Американцы. Те, кто прячет у себя японцев, их вещи. Это очень опасно. Ты, я — мы все рискуем попасть в тюрьму, если возьмемся им помогать. Знаю, у тебя есть подружка. Та, что звонит по телефону. Из Рейнир? Она японка?

Генри было уже все равно, что Кейко японка.

— Она просто мой друг, — сказал Генри по-английски. — И я по ней скучаю.

— Что?

Генри вновь перешел на кантонский, раздумывая, что сказать, какую часть правды открыть. Он заглянул маме в глаза.

— Она мой лучший друг.

Мать тяжко вздохнула. Так вздыхают, смиряясь с несчастьем. К примеру, если умер родственник: что ж, он прожил долгую жизнь. Или сгорел дом: ладно, зато все целы. Вздох смирения, покорности судьбе. Так вздыхают, потерпев поражение. Ничего не добившись, зря потратив время, когда тщетны все усилия, все впустую.

До конца недели отец упорно молчал о событиях в японском квартале. Генри пытался затеять с ним спор, но отец и слушать не желал, стоило Генри обратиться к нему по-китайски. Мама смягчилась, видимо желая утешить его. Даже, раз в кои-то веки, поспорила с отцом о подруге Генри, но нельзя одно и то же обсуждать до бесконечности. Слова по-кантонски: «Вырастешь — поймешь» — лишь привели Генри в ярость. Оставалось ворчать по-английски себе под нос.

Генри даже позвонил Кейко в воскресенье, ни свет ни заря, когда родители еще спали, но трубку никто не взял. Телефонистка сообщила: аппарат отключен.

В понедельник утром Генри побежал не в школу, а на вокзал Юнион-Стейшн, где был назначен сбор жителей Нихонмати. Несясь по Саут-Джексон, Генри еще издали заметил вереницы пульмановских вагонов. А рядом — автобусы, скрипучие, рычащие, набитые вооруженными военными.

Увозят, понял Генри. Всех до единого. Но ведь в городе японцев тысяч десять, не меньше. Разве всех вывезешь? Где им жить?

Улицы близ вокзала были запружены народом. Плакали дети, шаркали по асфальту днищем чемоданы, солдаты проверяли документы японцев — почти все были в выходных костюмах, каждый тащил по два чемодана, готовых лопнуть. И у каждого на груди болтался белый ярлычок, как на мебели.

Прокламация номер один предписывала всем японцам — рожденным за границей и даже в Америке, как Кейко, — явиться к девяти утра на вокзал. Отправлять их собирались партиями, по кварталам, пока не вывезут всех. Куда их везут, Генри не знал. Японцев с острова Бэйнбридж сослали в Манзанар, где-то в Калифорнии, на границе с Невадой. Но как справиться с толпой, которую согнали сюда?

Выискивая глазами Кейко, Генри старался не замечать стоявших за ограждением белых — искаженных злостью лиц, гневных выкриков. На подвесном мосту, ведшем к паромной пристани, тоже толпился народ; перегнувшись через перила, люди смотрели на оцепление внизу. Из открытых окон высотных деловых зданий высовывались что-то кричавшие мужчины и женщины.

Генри не видел Кейко после той встречи в ресторане. Он снова попытался ей позвонить из автомата по пути на вокзал, но из трубки слышались лишь гудки, и наконец вмешалась телефонистка и спросила, не нужна ли помощь. Генри повесил трубку. Если искать их, то только здесь. Но вдруг они уже уехали? Нужно найти ее, найти во что бы то ни стало. Невыносимо возвращаться без нее в школу. Генри не ожидал, что ему будет так не хватать Кейко.

Кое-где в толпе попадались китайцы, в основном железнодорожные рабочие. Ни одного знакомого лица. Генри отличал их по значкам. Когда начались налеты армии и военной полиции, в небольшой типографии, где выпускали значки, их раскупили в одночасье. «Все равно что золото, — подумал Генри, тронув свой значок. — Маленький и бесценный».

Вскарабкавшись на красно-бело-синий почтовый ящик, Генри беспокойно вглядывался в толпу, двигавшуюся к вокзалу. Мимо прогромыхал еще один армейский грузовик, но из кузова с парусиновым тентом вылезли не солдаты, а пожилые японцы, некоторые — почти калеки. Солдаты помогали им выйти, усаживали в инвалидные коляски; волосы у стариков были всклокочены. Сопровождал их доктор, тоже японец. Генри все понял. Старики из больницы. Дряхлых и немощных тоже интернировали. Многие явно не понимали, куда и зачем их везут.

Генри заметил белого, державшего за руку японку. Для Генри была загадкой судьба семей, где муж белый, а жена — японка. Но смешанные браки считались незаконными. Может, такие семьи все же не станут разлучать? Но нет: по чемодану в руке японки и детской коляске Генри понял, что ошибся.

Издалека, с завода «Боинг», донесся девятичасовой гудок. Значит, он уже сорок минут высматривает ее в толпе? Генри стало страшно, время стремительно утекало.

— Кейко! — крикнул он, выпрямившись во весь рост на почтовом ящике.

Кое-кто в толпе обернулся. Решили, что он сошел с ума? Может, так и есть. Может, не так уж и страшно сойти с ума.

— Кейко! Кейко Окабэ!

Генри кричал и кричал, покуда солдат не рявкнул на него. И вдруг он увидел. Заметил в толпе что-то знакомое.

Да, так и есть! Шляпа господина Окабэ, в точности как у Кэри Гранта в кино, она выглядела величественно даже сейчас, когда он пересекал улицу, нагруженный поклажей. Генри узнал его полную достоинства походку. В одной руке он нес большой чемодан, второй поддерживал жену. Кейко вцепилась в руку матери. Маленький брат Кейко беззаботно скакал впереди, размахивая деревянным самолетом и явно не ведая, что сегодня особый день.

Генри отчаянно махал руками, вопил что было мочи. Но его не замечали. Если бы хлынул ливень или вспыхнул пожар, они бы и этого не заметили. Как и все здесь, они были сосредоточены друг на друге.

Впрочем, кое-кто все же услышал крики Генри.