– Ну а мои известия не из радостных, – сказал Клейтон. – Директор исправительной колонии теряет терпение и отказывается дальше держать ее побег в тайне.

– Почему он передумал? – спросил Том.

– По той же причине, которая сначала принудила его держать язык за зубами: страх за свою карьеру. Сначала я обещал ему, что мы доставим беглянку без промедления. Тогда он предпочел скрыть побег, чтобы не признаваться, что система безопасности в его учреждении несовершенна. Но он, видишь ли, все выложил своей женушке, и та уговорила его больше не рисковать. Я его кое-как успокоил, но, боюсь, сегодня благоверная снова за него примется и прорвет последнюю линию обороны. В лучшем случае он даст нам еще два дня.

– Если поспешу, то доберусь до Нашвилла раньше, чем она оттуда уедет.

– Ты уж постарайся, старина, времени у нас в обрез. Потом в наши дела вмешается ФБР.

– Я всегда буду опережать их на корпус.

– Смотри, не заиграйся: если ты не станешь с ними сотрудничать, то серьезные неприятности возникнут уже у тебя, и я не смогу тебя прикрыть. Это чересчур рискованно.

– Она ищет какую-то тетрадку, – бросил Том и услышал в трубке дыхание судьи, воздержавшегося от комментариев. – Ты прочел то, что она оставила под своим матрасом?

Судья и это оставил без комментария.

– Эта тетрадка докажет правдивость написанного в ее дневнике. Если она действительно существует, то, думаю, ты предпочел бы, чтобы я нашел ее первым.

– Ты пытаешься выкручивать мне руки?

– Если бы моя цель состояла в этом, ваша честь, то я не стал бы задавать этот вопрос. Попытайся уговорить этого болвана. Если он все-таки сдрейфит, то используй всю свою власть, чтобы не допустить скандала. Все, пора прощаться, мне надо ехать.

Том вышел из кафе под мелкий дождик, зарядивший с наступлением вечера. Он сел за руль, потер щеки, чтобы прогнать усталость, и тронулся в путь.

* * *

Агата обещала Милли, что той будет во что переодеться, но выбор одежды оставила за собой.

– Тебе пора выглядеть по-другому! – заявила она, ожидая поддержки от Рауля.

– Меня вполне устраивает мой вид! – возмутилась Милли, ища помощи у него же.

– Раз платит Агата, – рассудил Рауль, толкая дверь винтажного бутика, – давайте хотя бы взглянем, что она предлагает, а потом примем решение.

Он пропустил обеих женщин вперед, дождался, пока они отвернутся, и подмигнул продавщице, потом закатил глаза.

Агата, побродив между стеллажами, выбрала три юбки, колготки разных цветов, белье, две рубашки, трое брюк, в том числе одни широченные, которые Рауль тут же у нее отнял, два джемпера с V-образным вырезом. Сунув все это Милли, она потащила ее к примерочной кабинке.

– Я не стану все это носить! – взбунтовалась Милли, вернув одежду Агате. Но умоляющее выражение на лице Рауля заставило ее передумать. Она забрала вещи и, всем своим видом демонстрируя недовольство, задернула занавеску.

– С ума сойти, шлюха на панели! – раздалось из кабинки. – Так, а это гламурная дура!.. А это еще что? – Из-за занавески вылетали юбки, колготки, боди. Агата подбирала вещи по одной и отдавала Раулю, выражение лица которого оказывало на Милли, когда она выглядывала из-за занавески, отрезвляющее действие.

За час она перемерила под надзором выбившегося из сил Рауля почти весь магазин. Наконец в примерочной стало тихо. Милли, натянувшая бежевые брюки и полосатую футболку, поверх которой красовалась расстегнутая рубашка, довольно разглядывала себя в зеркале, сама удивляясь эффекту.

Агата присовокупила к покупкам такие же брюки, только синие, красно-белую футболку и пару свитеров и пошла к кассе. По пути она перехватила взгляд Милли, любовавшейся кожаными сапожками.

– Примерь! – предложила она.

– Нет, они, наверное, страшно дорогие. Обойдусь.

Агата сделала жест спешившей к ней продавщице.

Милли, стоявшая перед высоким зеркалом, была вынуждена одобрить свой новый силуэт, удлинившийся на два дюйма.

– Берем! – решила Агата.

– Нет, я не могу…

– Ты не можешь обойтись без таких сапожек, вот что я тебе скажу. Жизнь всего одна. Все, возражения не принимаются.

Рауль был на последнем издыхании, и это положило конец дебатам.

Выходя из бутика, сияющая Милли представляла, как подействует ее новый облик на Фрэнка. Ей захотелось запечатлеть себя, и она протянула Агате свой мобильный телефон.

Агата недоуменно уставилась на телефон. Его же используют, чтобы говорить! Телефоном завладел Рауль, и Милли встала в позу опытной соблазнительницы.

– Ты собираешься отправить свое изображение с этой штучки? – недоверчиво спросила Агата.

Милли полагалось отстаивать версию, что она отлучилась по семейным делам, а не ради развлечений. Но фотография свидетельствовала о другом. Она заколебалась, передумала отправлять компрометирующее изображение, спрятала телефон в карман, взяла Агату за руку и чмокнула в щеку.

– Даже не знаю, как вас благодарить!

– Это мне следует тебя поблагодарить за все, что ты для меня сделала. Завтра утром наши пути разойдутся. Каждый раз, натягивая эти сапожки, ты будешь вспоминать наше маленькое приключение. У тебя останутся от него не только плохие воспоминания.

Агата указала пальцем на магазин нижнего белья. У Милли не было ни времени, ни возможности, ни желания отказаться. Рауль категорически отказался туда идти, решив подождать снаружи.

После завершения покупок он спрятал пухлые пакеты в багажник и сел за руль.

– Не знаю, как вы, но я бы сейчас съел целого быка! Сегодня вечером мы поужинаем под музыку, причем не простую. Я приглашаю вас в одно местечко, где не бывают туристы.

* * *

Милли думала, что услышит музыку кантри, но в ресторанчике, куда привел их Рауль, исполняли музыку Чарли Паркера и Майлза Дэвиса.

Посетители в зале были разношерстные, официантки щеголяли в соблазнительных нарядах. Кроме завсегдатаев здесь, вопреки обещанию Рауля, хватало и туристов. Их он игнорировал, как будто они внушали ему ужас. Троица оказалась за столиком по соседству с супружеской парой, делившей трапезу с не слишком опрятным субъектом.

– Полюбуйтесь на них, – обратился Рауль к Милли. – Они бывают здесь очень часто. Раз в неделю они приводят с собой какого-нибудь бродягу. Такое можно увидеть только здесь. Для бедняги имеет значение даже не еда, а посвященное ему время, желание его выслушать. Когда человек просит милостыню, он постепенно становится невидимкой, день за днем от него остается все меньше. Люди, проходящие мимо попрошайки, стараются его игнорировать. Можно подумать, что нищета заразна. Наиболее сострадательные изображают сочувствие и этим лишают беднягу единственного, что у него еще оставалось, – самоуважения, за которое он цепляется из последних сил, даже если так чумаз, что пачкает тротуар, с которого взывает к доброте тех, у кого есть крыша над головой.