— Есть вино, есть несколько банок пива. Но это почти все. Ах да, еще осталось немного вегетарианской лазаньи.

— Ты стал вегетарианцем?

— Нет. Вчера вечером заходила Энни.

— Ага, — сказал Брайан. — У вас с ней опять закрутилось?

Бэнкс почувствовал, что краснеет:

— Не хами. И потом, ничего такого нет. Неужели двое коллег не могут спокойно поужинать вместе?

Ухмыляясь, Брайан поднял руки:

— Ладно-ладно.

— Может, мы потом поедим где-нибудь вместе? Пообедаем в пабе, если я успею приехать. Я приглашаю.

— Отлично, — согласился Брайан. — Как тебе, Эмми, ничего?

— Конечно, — ответила Эмилия. — Мне не терпится попробовать ваш знаменитый йоркширский пудинг.

— Вы никогда не ели йоркширский пудинг? — удивился Бэнкс.

Эмилия зарделась:

— Да, так уж жизнь сложилась.

— Что ж, думаю, это можно устроить, — пообещал Бэнкс. Он взглянул на часы. — Но сейчас мне пора бежать. Я позвоню.

— Блеск, — откликнулся Брайан. — Ты скажешь, в какую комнату нам заселиться? Пока тебя не будет, перетащим туда вещи.

13 сентября 1969 года, суббота

Муниципальный квартал в Сэндфорде был старше, чем в Рэйнвилле, и с возрастом не стал краше. Миссис Лофтхаус обитала в самой сердцевине квартала, в «половинке» с садиком размером не больше почтовой марки и живой изгородью из бирючины. На другой стороне улицы на соседском, давно не стриженном газоне стоял старый семейный «хиллмен-минкс» без шин, а в ближайшем доме были заколочены три окна. Вот какой это был муниципальный квартал.

Впрочем, миссис Лофтхаус сделала все, что было в ее силах, чтобы хоть как-то оживить это место, водрузив на подоконник вазу с хризантемами и повесив над камином цветную репродукцию, изображающую корнуоллскую рыбацкую деревушку. Это была маленькая хрупкая женщина лет сорока с небольшим, крашеная шатенка с химической завивкой. На ее лице, в морщинках под глазами и вокруг рта, читалась непреходящая скорбь. Она только что потеряла мужа, а теперь вот явился полицейский, чтобы взвалить на нее еще и сообщение о смерти дочери.

— У вас славный дом, — заметил Чедвик, садясь в цветастое кресло с кружевными салфеточками.

— Спасибо, — ответила миссис Лофтхаус. — Дом без особых удобств, но я делаю что могу. И среди соседей попадаются неплохие люди. Все равно теперь, когда Джима нет, мне столько места не нужно. Я записалась на бунгало, рядом с Шербурн-ин-Элметом.

— Думаю, там будет потише.

— Вы насчет Линды, да?

— Вы знаете?

Миссис Лофтхаус закусила губу.

— Видела рисунок в газете. И с тех пор я… я все не верила, убеждала себя, что это не она, что это ошибка, но это ведь правда она, да? — У нее был заметный йоркширский акцент, но не такой явный, как у Кэрол Уилкинсон.

— Мы так считаем. — Чедвик вытащил из портфеля фотографию. — Боюсь, вам это будет не очень приятно, — проговорил он. — Но это важно.

Он показал ей снимок:

— Это Линда?

Глотнув воздуха, миссис Лофтхаус ответила:

— Да.

— Вам придется приехать на официальное опознание.

— В… морг?

— Боюсь, что да. Но мы постараемся вам это облегчить. Пожалуйста, не беспокойтесь.

— А когда я смогу… ну, вы же понимаете… похороны?

— Скоро, — заверил ее Чедвик. — Как только коронер разрешит забрать тело для погребения. Я вам сообщу. Мне очень жаль, миссис Лофтхаус, но я вынужден задать вам несколько вопросов. Чем скорее, тем лучше.

— Конечно. Ничего, я приду в себя. И зовите меня Маргарет, прошу вас. Может быть, сделать чаю? Как вам?

— Чашечка не повредит, — улыбнулся Чедвик.

— Тогда я сейчас.

Маргарет Лофтхаус скрылась в кухне, наверняка для того, чтобы погоревать без посторонних глаз, кипятя воду и наполняя заварочный чайник, — утешительный ритуал, освященный временем. На каминной полке тикали часы, рядом стояла обрамленная фотография. Без двадцати пяти час. Брум с приятелем сейчас на полпути к Шеффилду, а то уже и там. Чедвик встал, чтобы поближе посмотреть на снимок. На нем была запечатлена Маргарет Лофтхаус, помоложе, чем сейчас, а мужчина рядом с ней, обвивавший рукой ее талию, был, без сомнения, ее муж. Еще на фото, сделанном где-то на воздухе, в сельской местности, была девочка с короткими светлыми волосами, глядящая прямо в объектив.

Маргарет Лофтхаус вернулась с подносом и застала его за рассматриванием фотографии.

— Это снимали на ферме Гарстенг, возле Хоуза, в Уэнслидейле, — объяснила она. — Несколько лет назад мы часто ездили туда летом в отпуск, когда Линда была маленькая. Это была ферма моего дяди. Теперь он умер и ее купили какие-то чужие люди, но у меня сохранились о ней чудесные воспоминания. Линда была такой замечательный ребенок.

Чедвик видел, как ее глаза наполняются слезами. Она промокнула их бумажной салфеткой.

— Простите. Меня просто душат слезы, когда я вспоминаю, как все было, когда мы были счастливой семьей.

— Я понимаю, — отозвался Чедвик. — Что произошло?

Похоже, Маргарет Лофтхаус не удивилась вопросу.

— То, что обычно и происходит в наши дни, — сказала она, шмыгнув носом. — Она выросла и превратилась в подростка. Сейчас они в шестнадцать лет ожидают, что получат весь мир, правда? Ну вот, а она заполучила младенца.

— Как она поступила с ребенком?

— Отдала его на усыновление — это был мальчик, — что ей еще оставалось делать? Заботиться о нем она не могла, а мы с Джимом были уже немолоды, чтобы начинать нянчить еще одно дитя. Я уверена, что ребенок попал в хорошую семью.

— Я тоже уверен, — согласился Чедвик, — но я пришел сюда поговорить с вами не об этом ребенке, а о Линде.

— Да, конечно. С молоком и с сахаром?

— Пожалуйста.

Она разлила чай из фарфорового чайника по хрупким с виду чашкам с золочеными ободками и ручками.

— Чайный сервиз моей бабушки, «Роял Далтон», — объяснила она. — Единственная моя ценность. Теперь уже никого не осталось, кому я смогла бы его передать по наследству. Линда была единственным ребенком.

— Когда она ушла из дома?

— Вскоре после того, как родила. Зимой шестьдесят седьмого.

— Куда она отправилась?

— В Лондон. Во всяком случае, так она мне сказала.

— Куда именно в Лондон?

— Не знаю. Она не говорила.

— У вас не было ее адреса?

— Нет.

— У нее были там какие-то знакомые?

— Наверняка были, а вы как думаете? Но я с ними никогда не встречалась и ничего про них не слышала.