Противоестественно ли все вышеописанное для мозга? Не больше, чем балет для женских ног. Я чувствовала себя как на сцене. Мне очень нравилось быть в центре внимания, от моих извращенных ответов у клинических психологов загорались глаза, и они судорожно бросались записывать мои слова, строча свои отчеты. Мне не хотелось их разочаровывать, и я им подыгрывала, изображая то больший, то меньший неадекват. Мне действительно было плохо из-за проблем с щитовидкой, о которых я не знала, которые мой психиатр проигнорировал и которые вызывали отдельные неврологические нарушения и колебания настроения, поэтому я могла казаться странной; но за пределами его кабинета я не совершала необъяснимых или неадекватных поступков, у меня никогда не было галлюцинаций и бреда, я хорошо училась, работала и до назначения антипсихотиков какое-то время жила отдельно от родителей. Я все ждала, когда же специалисты поймут, что я просто прикалываюсь. Мне хотелось восхищения, мне хотелось расспросов, как я выделываю мозгами такие кренделя, мне хотелось, чтобы меня пытались «поймать» и «разгадать». И если бы меня уличили в стебе, я бы не стала отпираться, а с чувством, толком и расстановкой, как истинный лингвист, во всем бы их просветила. Но они принимали мой спектакль за чистую монету. А я… я готова была воспроизвести хоть весь учебник по психиатрии, ну разве что кроме эпилепсии и синдрома Туретта. Я и не заметила, как сама поверила в то, что я сумасшедшая.

Страница за страницей с артериальной откровенностью… И вот теперь я думаю: должна ли я что-то объяснять? Объяснять, что все это значит: зачем и для чего, почему и отчего. Зачем писала «вот так вот» и сколько перелопаченной литературы по психиатрии за этим стоит, почему и как подыгрывала психиатру, кто вообще начал эту игру. Где он ошибся, и когда я сама ему искренне поверила. Что делала специально, а что сложилось само. Почему, зачем, ради чего и какой у меня был выбор… А главное – где, где та самая грань?! И вот я думаю должна ли я объяснять? оправдываться? отрицать? раскаиваться? И снова вопросы – зачем? перед кем? за что?

Психиатр оказался первым человеком в моей жизни, который поинтересовался – со своей колокольни, конечно, – что я чувствую, о чем думаю И меня это потрясло… Я?! что чувствую?! о чем думаю?! Пофиг, что со своей колокольни! пофиг, что психиатр! Лечите-лечите меня, как никто прежде не лечил!.. Он выделял меня среди остальных пациентов, в шутку называл при других своей фавориткой и даже устроил к себе на работу. Ради 15 минут его внимания я из шкуры вон лезла, выворачиваясь наизнанку, чтобы стать самой лучшей сумасшедшей на свете. Мое дело было капризничать, дурачиться и обижаться, его – снисходительно наблюдать и «наказывать». Для него – тесты и обследования, для меня – игры по привлечению внимания. Он назначал мне таблетки, а я принимала их, как ребенок конфеты из рук отца. Но потом я выросла и поняла: я просто хотела, чтобы меня любили.

«Не менее ста стебельков тянулись с продолговатой цветочной клумбы, раскрываясь – почти над самой землей – веером листьев в форме сердца или загнутых язычков, и разворачивали на вершине чаши красных, синих, желтых лепестков, усыпанные густыми цветными пятнышками; а из красного, синего, желтого сумрака на дне чаши поднимался твердый прямой росток, шершавый от золотистой пыли и чуть закругленный на конце. Лепестки были достаточно крупные, чтобы чувствовать летний ветерок, и когда они колыхались, красные, синие и желтые огни набегали друг на друга, бросая на бурую землю невиданные отсветы. Потом налетал более решительный порыв ветра, и, взметнувшись кверху, цветные огни летели в глаза мужчин и женщин, которые гуляют в июле по Королевскому ботаническому саду»[2].

«– Скажите, пожалуйста, – робко спросила Алиса, – зачем вы красите эти розы?[3]

– Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь»[4]

«Соловей прилетел к Розовому Кусту, сел к нему на ветку и прижался к его шипу Всю ночь он пел, а шип вонзался в его грудь все глубже и глубже, и из нее по каплям сочилась теплая кровь Сперва роза была бледная, как легкий туман над рекою, – бледная, как стопы зари, и серебристая, как крылья рассвета Соловей еще сильнее прижался к шипу, и острие коснулось наконец его сердца, и все тело его вдруг пронзила жестокая боль. Все мучительнее и мучительнее становилась боль, все громче и громче раздавалось пенье Соловья, ибо он пел о Любви, которая обретает совершенство в Смерти, о той Любви, которая не умирает в могиле. И стала алой великолепная роза, подобно утренней заре на востоке. Алым стал ее венчик, и алым, как рубин, стало ее сердце. А голос Соловья все слабел и слабел, и вот крылышки его судорожно затрепыхались, а глазки заволокло туманом»[5].

«Этот цветок и поразил больного, когда он в первый день после поступления в больницу смотрел в сад сквозь стеклянную дверь…

Никто не видел, как он перескочил через грядку, схватил цветок и торопливо спрятал его на своей груди под рубашкой. Когда свежие, росистые листья коснулись его тела, он побледнел как смерть и в ужасе широко раскрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу Он ходил, судорожно сжав руки у себя на груди крестом: казалось, он хотел раздавить, размозжить спрятанное на ней растение Он дрожал как в лихорадке и судорожно стискивал себе грудь, всю пропитанную, как ему казалось, неслыханно смертельным ядом Цветок в его глазах осуществлял собою все зло; он впитал в себя всю невинно пролитую кровь (оттого он и был так красен), все слезы, всю желчь человечества Нужно убить его, убить! убить! Тогда все будет кончено, все спасено Больной, едва дойдя до постели, рухнул на нее без чувств. Утром его нашли мертвым…»[6].

«Начала его будить потихоньку дочь купецкая красавица писаная, – он не слышит; принялась будить покрепче, схватила его за лапу мохнатую – и видит, что зверь лесной, чудо морское, бездыханен, мертв лежит…»[7].

«Тогда девочка опустилась на землю и заплакала. Но ее горячие слезы упали как раз на то место где был спрятан розовый куст, и как только они смочили землю, он мгновенно появился на клумбе такой же цветущий, как прежде. Герда обвила его ручонками и стала целовать розы…»[8].