— Добрый день, джентльмены, добрый день, капитан Форбс, надеюсь, вы все здоровы?

Голос у Муго был довольно низкий и хрипловатый от злоупотребления пивом, а его английский не хуже того, каким пользуется средний чиновник в Лилонгве.

На него смотрели, кто с выжидательным, кто с насмешливым любопытством, а механик Шастри смотрел со своей обычной индуистской и благожелательной нейтральностью, которую многие считали просто равнодушием. Для него этот Муго был лицом хоть и не самой низкой, но абсолютно чужой касты. А третий помощник капитана Нкими глядел с тайной надеждой распознать в нем соплеменника, что позволило бы ему укрепить свое положение на судне. Он получил от Муго в ответ откровенно прощупывающий взгляд. Они были два африканца среди всего командного состава, и уже изначально их отношения были обречены на то, чтобы стать особыми.

Комлев терпеливо выслушал вместе с другими набор малозначащих, от их частого употребления, и стандартных фраз о том, что каждый житель этой страны, независимо от расы и этнической принадлежности, должен вносить свой вклад в ее прогресс и процветание. Промышленность должна развиваться, сельское хозяйство — осваивать современные методы, транспорт, в том числе и водный, — работать эффективнее, перевозя пассажиров и нужные стране грузы. Чувствовалось, что Муго уже где-то получил необходимую речевую подготовку и у него уже была нескрываемая приверженность к этому нацеленному многословию, которое, как ему казалось, усиливало его значимость и поднимало в глазах других.

Никто здесь не знал, что у капитана Форбса была возможность не покидать пароход и оставаться на нем, но уже в качестве не капитана, а старшего помощника или некоего капитана-дублера. Капитаном же теперь мог быть только назначенный сверху «государственный попечитель», словом, тот, кому поручено управлять тем, что принадлежит частному лицу, причем неафриканцу. То, что Форбс давно был гражданином Бонгу, дела не меняло. Ему этот вариант даже и не предлагали, зная, что он его отвергнет и, возможно, в весьма грубой форме.

Комлев сидел и томился, выжидая момент, когда он сможет покинуть судно, так как на причале его сегодня встречал Мфумо и сказал, что будет его ждать у дома Дхармчанда. Он выглядел озабоченным и немного даже подавленным Комлев улизнул с судна сразу же, когда Форбс и Муго удалились в капитанскую каюту, возможно, для проверки и подписывания каких-нибудь актов сдачи и приемки. Не хотелось терять времени на переодевание, поэтому Комлев и отправился в город, сияя белизной своей формы, включая и чехол фуражки с эмблемой, придуманной, по словам Форбса, им самим еще в колониальные времена: между пальмовыми ветвями два скрещенных якоря, а над ними корона. После независимости корону пришлось убрать, и взамен там появилась летящая озерная крачка с черной головой и белым, раздвоенным хвостом. Комлев видел этих птиц, в полете напоминающих чаек, на озере Кигве.

— Мистер… — начал Мфумо при виде Комлева в его фуражке, но тот его бесцеремонно прервал, напомнив, что для него он просто Вадим. Или Комли, как многие его предпочитают называть.

— Да, Вадим, конечно, — поспешно согласился Мфумо, — но ты так сейчас импозантен, что это почти исключает всякую фамильярность. Так и хочется сказать: «Да, сэр».

— На судне мы только к капитану так обращались. А теперь, видимо, придется к этому государственному назначенцу Муго.

— Муго? Не он ли возглавлял в последнее время профсоюз работников водного транспорта? И его чуть не судили за какие-то финансовые махинации.

— В его биографию я как-то еще не вникал. Мфумо, ты говорил, что у тебя какое-то серьезное дело.

— Очень, к сожалению, серьезное, — хмуро сказал Мфумо, обычно любивший легкомысленный тон, когда говорил о серьезных вещах. — Я даже никому не могу сказать всей правды. Могут за это убить.

— Да кто они такие?

Ему вдруг вспомнилась попытка убить его самого.

— Вот этого я как раз и не имею права сказать. Дня через три они придут ко мне за ответом. Хотят, чтобы я с ними сотрудничал. К этому времени я должен быть далеко отсюда, и никто не должен знать, где я буду скрываться. Твоя «Лоала» уходит в рейс завтра утром? Постарайся выкроить сегодня часок для встречи вечером. Выпьем пива и встретимся с девушкой, которую ты, возможно, помнишь. Ее товарищ по работе подвозил тебя когда-то к гостинице. Ну, когда мы смотрели на все эти ритуальные пляски в полнолуние. Связь теперь будет только через нее.

— Я ее помню, ее зовут Найди. А что все-таки случилось?

— Тогда встречаема в баре «Три семерки», кстати, это недалеко от набережной и твоего причала. Что случилось? Пока еще ничего, но надо готовиться к крупным событиям. Больше ничего сказать не могу.

Они встали со скамьи под раскидистой бугенвилией, недалеко от дома, где снимал комнату Комлев, и расстались.

Комлев считал, что каждый россиянин за рубежом, как бы он ни относился к своему посольству, должен делиться с ним тем, что может представлять для него интерес. Он туда и отправился, ненадолго зайдя в свою полупустую комнату, где, казалось, застоялась недельная духота, несмотря на то, что половину окна занимала сетка от насекомых вместо стекла. В комнате царила удручающая пустынность, и она была лишь временным прибежищем с почти гостиничной безликостью. Дхармчанд вышел из своей лавки и встретил его со сдержанной почтительностью, его дети смотрели на фуражку Комлева с боязливым восхищением. Он потрепал их черные, нестриженые головы и через полчаса был уже у знакомого особняка с трехцветным флагом. Полицейский у входа, которого явно впечатлила форма Комлева, даже отдал ему на всякий случай честь. Сергей оказался на месте в своем кабинете. Какое-то время он с одобрением обозревал Комлева и подвел итог:

— Молодец. Значит, ты теперь при деле. А я думал, что придешь к нам за воспомоществованием. На предмет оплаты проезда на Родину.

— Мне только с сегодняшнего дня пойдет зарплата. Я был стажером на пароходе. Но это не главное. У меня есть информация к вашему посольскому размышлению. Здесь затевается что-то вроде переворота. Мне только намекнули, но думаю, что все похоже на это.

— Источник надежный?

— Думаю, что да. Но тот, кто сказал, должен скрываться.

Сергей потрогал золотистый шеврон на черном погоне Комлева.

— Что это за звание? Или это должность?

— У них это старший помощник капитана. Ну, в общем, мне надо идти. Есть еще дела, а завтра утром в рейс. А сюда я зашел так, из гражданского долга долга, можно сказать.

— Надо подумать, как это подать шефу. «Голословность, — фыркнет он, — никакой достоверности».

— Скажи другим, у кого голова лучше привинчена, если есть такие.

И Комлев из расслабляющей прохлады кабинета нырнул опять в океан разогретого послеполуденного воздуха Лилонгве.

Комлев зашел на почту, купил конвертов с марками, так как решил, наконец, начать писать письма. Растерянная неловкость, вызванная его неопределенным положением после падения Интертранса, проходила. А когда он получит свою первую зарплату, он ощутит свою полноценность в этом мире. Он даже вернет себе кое-какое самоуважение.