Щелкунчик поцеловал Клару под лестницей. Фредерика он поцеловал в полутемном коридоре.

– Ты любишь ее? – спрашивал Фредерик. – Не мог бы ты любить и меня?

Он любил их обоих. Он не любил никого. Во тьме, за пределами круга света, который отбрасывал плясавший в камине огонь, щелкунчик уловил блеск черных глаз-бусинок, сверкание крошечной короны. Крысиный король, догадался он. Моя жизнь началась, когда у меня возникли собственные желания. Щелкунчик подумал о дороге, убегающей за поворот. Что там, за поворотом?

Гости постепенно расходились – одни уезжали в экипажах, другие отправлялись наверх спать.

– Ты можешь ночевать в моей комнате, – предложил Фредерик.

– Хорошо, – сказал щелкунчик.

– Я приду к тебе, – промурлыкала Клара.

– Хорошо, – сказал щелкунчик.

В комнату Фредерика он не пошел. Стоя на лестнице, ждал, пока слуги погасят свечи и внизу затихнут шаги. Дождавшись, спустился в столовую. Час пробил. В стене темнел дверной проем, ведущий в большой мир, но перед уходом щелкунчик должен был еще раз увидеть свой шкаф.

В лунном свете, что струился через оконные стекла, столовая напоминала камбуз корабля, затонувшего в глубокой пучине моря. В углу безмолвной тенью стоял шкаф. В опустевшем помещении он казался больше.

Щелкунчик медленно подошел к шкафу, слушая гулкий стук своих каблуков, втягивая ноздрями запах остывших углей и свежий древесный аромат сосновых веток на каминной полке и над окнами. Приближаясь, он видел в стеклянных дверцах свое отражение – темный силуэт, который все рос и рос. Когда он вгляделся внутрь, его взгляду предстала зимняя картина из сахарных мышек и миниатюрных деревьев, марширующие солдатики, марионетки на провисшей леске, безжизненно опустившие головы, равнодушные розовощекие куклы с полуприкрытыми глазами.

– Я вас знаю, – прошептал он и коснулся пальцами стекла. Его слова были обращены к подвешенным на ниточках изящным маленьким феям с ажурными крылышками, в легких, как паутинка, нарядах, к широкобедрой Матушке Жигонь и Королеве леса, обладательнице зеленой кожи и серебристых рогов.

– Их всех создал я.

Резко развернувшись, щелкунчик увидел Дрёссена, который наблюдал за ним с середины комнаты. Нежным, как сливочный крем, голосом часовщик продолжал:

– Каждый шарнир, каждый мазок краски – дело моих рук. Я сотворил мир ее грез, опираясь на твои подробные рассказы, но она все равно любит кукол, а не меня. – Он двинулся к шкафу – бесшумно, словно парящее в воздухе перышко или струйка дыма. – Ты впечатлен моим искусством?

Щелкунчик понимал, что должен кивнуть и сказать «да», потому что это был часовщик, о котором предупреждал Крысиный король, – тот самый, что хотел заполучить Клару, ее богатство, или семью, или что-то еще. Но слова застряли у щелкунчика в горле.

– Признаюсь, я тщеславен, – сказал Дрёссен. – Люблю, когда на мои шедевры смотрят, когда дети весело улыбаются. Восторг в их глазах питает меня. Однако я и сам не подозревал, на какие чудеса способен.

Теперь часовщик стоял совсем близко. От него пахло табаком и льняным маслом. Запах был знакомый.

– Мне пора, – сказал щелкунчик, радуясь, что все-таки может говорить.

Дрёссен коротко рассмеялся.

– И куда же, позволь спросить?

– В Зирфорт. Там стоит мой полк.

– Ты – не солдат.

Солдат! – мысленно возразил щелкунчик, но тут же упрекнул себя: – Нет, ты только притворяешься солдатом. Это не одно и то же.

Часовщик снова засмеялся.

– Ты ничего о себе не знаешь.

Йозеф. Так ведь его зовут? Или это имя принадлежало одному из гостей на празднике?

– Кто ты? – спросил щелкунчик. Ему хотелось спрятаться, но за спиной находился только шкаф. – Кто ты и чем занимаешься?

– Я – простой ремесленник.

– Зачем ты заставил меня предать Клару?

Дрёссен расплылся в ухмылке. Красивые дамы и элегантные господа, почитавшие за честь принимать часовщика в своих домах, сейчас не узнали бы этого хищника – волка, оскалившего зубастую пасть.

– Ты не присягал на верность Кларе. Я создал тебя у себя в мастерской, – произнес он. – Я вставил тебе в рот детский пальчик, сжал твои челюсти и – крак!

– Безумец… – ошеломленно покачал головой щелкунчик.

– Ты сделан из дерева.

Щелкунчик приложил ладонь к груди.

– У меня бьется сердце. Я дышу.

Часовщик ухмыльнулся еще шире.

– Кузнечные мехи дышат, раздувая огонь. Часы тикают. Разве они живые?

Может быть, – подумал щелкунчик. – Может быть.

– Ты не мечтаешь, – неумолимо продолжал часовщик, – не испытываешь желаний. У тебя нет души. Ты – игрушка.

Я – игрушка. Сердце щелкунчика стало биться медленнее. Нет! Он верил Кларе, когда та называла его своим возлюбленным принцем. Верил Фредерику, утверждавшему, что он – солдат армии, которой тот командует. И одно, и второе – правда. И одно, и второе – ложь. Тогда получается, что он – деревянная игрушка и одновременно – живой человек.

Крысиный король говорил: нужно хотеть сильнее.

– Я хочу… – щелкунчик запнулся. Чего именно ему хочется? Он не мог вспомнить. Как все началось? – Я был…

Часовщик наклонился к его уху.

– Ты был младенцем, которого я забрал из сиротского приюта. Я кормил тебя опилками, покуда ты не задеревенел.

– Нет, – прошептал щелкунчик и вдруг ощутил, что живот набит стружкой, а в глотке першит от мелкой древесной пыли.

– Я выкрал тебя из детской больницы. Сухожилия заменил проволокой, кости – протезами из дерева и металла. Ты скулил и визжал, пока я не вырезал тебе голосовые связки, чтобы освободить горло и, по моему желанию, заполнять его тишиной или приятными словами.

Щелкунчик рухнул на пол. Позвать на помощь он не мог. В голове – пустота. В груди – пустота. Во рту – горечь грецких орехов.

Дрёссен навис над бедной раздавленной игрушкой. Он казался слишком большим, слишком высоким и далеким. Щелкунчик понял, что уменьшается в размерах.

– Ты – не более чем мысль в моей голове, – проговорил часовщик. – Ты был ничем и снова превратишься в ничто, едва я перестану о тебе думать.

Щелкунчик посмотрел в холодные голубые глаза Дрёссена и узнал цвет. Он нарисовал мне такие же глаза, как у себя. Осознание собственного «я» начало меркнуть. Он – всего лишь Дрёссен. И всегда был только Дрёссеном.

За плечом часовщика мелькнула залитая лунным светом подъездная аллея, вдали – укрытые снегом поля. Дорога уходила за поворот и вела… куда? В город? В Кеттердам? Щелкунчик мечтал увидеть его – извилистые каналы, скрюченные домишки, жавшиеся тесной кучей. Он представлял себе наползающие друг на друга крыши, лодки на воде, торговцев рыбой, зазывающих покупателей… Нет, бесполезно. Этого было недостаточно. Я – игрушка. Мне хватит и полки в шкафу.