— Ты так говоришь, потому, что… — ей не хватило слов, — ты… слишком хорошо воспитан! Не хочешь признаться, что больше не можешь на меня смотреть! На дороге… Думаешь, я не заметила? Голова у тебя во все стороны крутилась, только не в мою! И запах мой тебе не нравится! Первое дело: в мойню ее, Петунка, в мойню, да поскорее! Еще один князь, черт бы вас…

— Я не очень хорошо воспитан. А в пути не пялился на тебя, потому что в здешних лесах живут волколаки, зима холодная, и человек, который всерьез о девушке думает, с леса глаз не сводит, а не с девушки. Так уж получалось, что всякий раз, стоило мне взглянуть на тебя, ты пыталась что-то поправлять в седле, расстегивать полушубок и дерзить Збрхлу. Потому что некая коза так сильно хотела казаться крепкой и здоровой, что и ноги повредила, и легкие, и горло, и… терпение ротмистра, на милость которого мы были отданы. Потому что у девушки трудные дни как раз на это время пришлись, и я вынужден был делать вид, будто и пятен на штанах не замечаю, и то, что она старается тихонько снегом протереться. Потому что нос у меня почутче даже, чем княжеский, и мне не улыбалось ехать стремя в стремя с девушкой и собственную вонь нюхать. Даже если ее в основном источала трофейная одежда. А ведь знаю, чем для меня закончился пробой стенки кишки «веретена», и, боюсь, девушке я запомнился вонючей мерзостью. Раз навсегда связанной с болью, холодом, страхом и болезнью. Ибо согласен с тем, что экстремальные условия могут любовь убить. А я ее убивать не хочу. Ни свою, с которой мне хорошо, ни твою, о которой я вообще не знаю, есть ли она. Потому, наконец, что я не хочу рассматривать тебя термовизионно с лиловыми грудями с синими пятнами, которые дает покрытый снегом кафтан. Предпочитаю подождать и осмотреть в натуре.

Он вынужден был замолчать. Ноги медленно, но неуклонно несли его к ней. И в конце концов просто не хватило места. До пня-табурета место еще было, но до Ленды — нет. А это значило, что и она тоже не вполне распоряжается своими ногами. Вдобавок она вымахала на сажень вверх, и он уткнулся губами прямо в ее немного нагловато, а немного чувственно выпяченную нижнюю губу.

Губы у нее были как апельсины, которые он едал на «Арамизанополисанце». Предписания безопасности, как на каждой галере, были суровые, поэтому даже складные ножички были строго запрещены, и Дебрен, не желая маяться с твердой кожицей молодых плодов, заказывал у повара по дюжине уже очищенных. Ел их медленно, слегка пересушенные снаружи и — по контрасту с этой сухостью — невероятно сочные внутри под сморщившейся пленкой. Он был родом с севера, поэтому влюбился в апельсины. Но не так, как сейчас в высушенные жаром, потрескавшиеся, подкрашенные свеклой губы Ленды. Которые, как и ее груди, были твердыми и мягкими одновременно, изумительными и прежде всего — что отличало их от груди — жаждущими.

Не он целовал ее. Целовались они — это такая огромная разница, что от одной только мысли о ней начинала кружиться голова. Он не потерял равновесия и не упал исключительно из чувства долга. Не мог. Он был не один. Он ощущал ее босые ступни на своих ступнях, ее руки стискивали ему шею, она висела на нем, душила, отдавала всю себя с доверчивостью ребенка, которому и в голову не придет, что можно выпасть из родительских рук. И он стоял. И целовал ее. Как никого другого. Никогда.

Со временем тоже творилось что-то неладное. Он не мог определить, как долго это продолжалось. Века — точно. Слишком мало — еще вернее. Оба задыхались. Ленда тяжелее, она была простужена. Но прервала не она.

— По… подожди. — Он не думал о том, что руки сами старались обходить скрытые под платьем пластины металла. Они прижимались к спине, обтекали бедра. — Подожди, Ленда. Ты чувствуешь это?

— Что? — Взгляд у нее был полубессознательный, размытый.

— Н-не знаю, — простонал он. — Наверное… твой пояс…

Она мгновенно пришла в себя. Он подумал, что и сам бы прореагировал также, если б кто-нибудь вбил ему клин в рану сзади.

«Ты хочешь ранить Ленду Брангго? Ничего проще: выговори магическое слово на руну „П“. Чума и мор! Но ведь надо было. Ведь что-то происходило, и это что-то не было хорошим».

— Да, — облизнула она губы. — Ну да. Пояс… — Она пыталась отступить, но он продолжал ее обнимать, а ноги у нее были слабые. — Отпусти. Это… бессмысленно. Я никогда тебе не дам…

— Тише. — Он передвинул руки на ее бедра, закрыл глаза, начал подстраивать сознание к сочащейся энергии.

— Меня понесло, прости. Это уже не…

— Тише, Ленда. Тише. Замолчи.

— Я поеду со Збрхлом. Кажется, Правел прекрасен. И дети у него умные и предрасположены к солдатской науке. Такая учительница им будет в самый раз. Так что даром я ничей хлеб…

— Он вибрирует. Не чувствуешь? Твой пояс… — Она замерла, но по крайней мере умолкла. — Ты помнишь? Тебе казалось, что ты чувствуешь мой взгляд. Это было… то?

Она умела быстро возвращаться на землю. Неудивительно. Десять фунтов балласта делают свое. Ему хотелось плакать.

Только что у него в объятиях была любовница, чувственнейшая из чувственных. Теперь — солдат. Неожиданно, как по мановению волшебной палочки, вернулись боль, усталость, ну и запах одежды.

— Да, — буркнула она. — Что это? Еще один нетопырь?

— Нет. — Он лихорадочно проверил весь спектр. — Это идет отсюда. От пояса. — Шло. Все более сильное. Нет, просто он сейчас воспринимал четче. Сигнал был, пожалуй, стабильным. Он по-прежнему не поддавался классификации, но Дебрен доискался какой-то регулярности. — Ты воспринимаешь это как вибрацию? — Она покачала головой. — С тобой уже случалось что-то подобное?

— Н-н-н-не уверена. Разве что… разве что когда была маленькой. Вначале. Но я не… — Внезапно ее глаза широко раскрылись от ужаса. Короткая вспышка, которую она тут же усмирила. Лицо превратилась в совершенно невыразительную маску. — Дебрен, ты мог бы оставить меня одну? Ненадолго.

Это было больше, чем просьба. Он чуть было не подчинился.

— Не мог бы. Это идет на проникающих. Нельзя подвергать людей воздействию таких диапазонов без их однозначного согласия. Кто-то здесь, черт побери, нарушает принципы. Нет, Ленда. Я не оставлю тебя один на один с преступником. А кроме того…

— Это может нанести тебе вред, — бросила она сквозь зубы. — Меня предостерегали. Отойди, Дебрен. Скорее всего ничего не случится, но если случится — вреда будет меньше.

— Дай закончить. Кроме того, есть еще Пискляк. Как ты себе все это представляешь? — Аргумент был солидный, поэтому она умолкла. — И не бойся. Кто-то явно нарушает законы применения магии, но его сила невелика.

— Что это значит?

— Попроще? Что пояс не ударит неожиданно. — Не выпуская ее из объятий, он согнул колени, прижался лицом к тому месту, где сходились ее ляжки. Ему казалось, что она вздохнула. Уверен он не был. Он уже вошел в главную несущую частоту, теперь подстраивал сознание, углублялся в детали. Это требовало сосредоточенности. — Ты… не шевелись.

Было тихо, и она не шевелилась. В конюшне перепуганный конь бил копытами, панически ржал. Орал Збрхл, угрожая летучим засранцам.