А мужчина в темно-синем костюме спокойно наблюдает за этим.

— Прошу, — сказал Мусаллим, снимая с подноса, который держал слуга в белой форме, две серебряные чашечки величиной с наперсток. — Чай освежит вас. Я знаю, иностранцы с трудом переносят нашу жару. Что до меня, я родился в пустыне.

Нотон взял предложенную ему чашечку и пригубил. Чай был черный, очень крепкий, с привкусом гвоздики. Они сидели в великолепном, расшитом золотом шатре Мусаллима на краю лагеря. Песок устилали дорогие ало-золотистые ковры. Мусаллим сидел за широким резным бюро, а Нотон расположился в одном из двух полотняных шезлонгов под благословенной сенью шатра.

— Отличный чай, — похвалил Нотон.

— Когда-нибудь вся пустыня станет моей, — сказал Мусаллим. — Я уже режу ее, точно искусный хирург. Водопроводы, газопроводы… я протянул их по пескам, как… — он сделал такой жест, словно сшивал что-то в воздухе, — …как накладывают швы. Народ оценит это.

Нотон кивнул. Издалека сквозь монотонный голос Мусаллима пробивался многоголосый гвалт: лагерь бурлил, точно огромный котел.

— Вы не могли бы навести справки о моем друге? — спросил он.

— О вашем друге?

— Да, о том человеке, с которым я был. О мистере Каспаре.

Мусаллим взмахнул рукой и откинулся на спинку своего кресла. На фоне ослепительно-белой дишдаши его кожа приобрела ржавый оттенок.

— Он в хороших руках… Здешний сброд способен кого угодно вывести из терпения! Жарко, не правда ли?

Нотон допил чай, поставил чашку на круглый столик у шезлонга и заглянул в полуприкрытые сонные глаза своего собеседника.

— Я не понимаю, что здесь происходит, — признался он. — Я уже несколько недель собираю материал для своей книги, я видел, как росла эта толпа. Теперь, кажется, они окончательно распоясались. Не знаю… — Он провел ладонью по лбу, стирая капли пота, которые собрались над бровями, готовые закапать вниз. — Я никогда еще не видел ничего подобного. Это отвратительно. Это… не знаю.

Мусаллим помолчал, поглаживая тяжелыми от золотых перстней пальцами позолоченные завитушки, украшавшие резные подлокотники его кресла.

— Мистер Нотон, — сказал он наконец, — в жизни есть много такого, что кажется отвратительным. Безобразным. Но если приглядеться повнимательнее, начинаешь видеть своеобразную красоту. То, что здесь происходит, тревожит вас оттого, что вы еще не поняли. А я спокоен — я понимаю. Я не позволил бы использовать свою землю в подобных целях, если бы не чувствовал, как это важно и что игра стоит свеч. Вот увидите, мистер Нотон, эта песчаная унылая равнина войдет в историю как место проявления божественной воли.

Нотон резко поднял голову.

— Это ваша земля?

— Да, и этот клочок, и земли на много миль вокруг. Хотите еще чаю?

— Нет, спасибо. — На руке Мусаллима, краем глаза заметил Нотон, остро сверкнул бриллиант. — Тогда объясните мне, пожалуйста. Я вижу здесь безумие и смерть. А вы видите еще что-нибудь?

— А я вижу все остальное, — ответил Мусаллим. Несколько секунд он смотрел на Нотона, потом взгляд его темных глаз обежал шатер. Казалось, он подбирает верные слова. — Моя семья была из очень бедных, мистер Нотон… или так мне тогда казалось. — Он выразительно поднял палец. — Они были бедуины, кочевники. Мой отец… О, я помню отца — на прекрасном белом коне, зубы блестят на солнце! — так вот, мой отец был человеком необычайно решительным, брал что хотел и когда хотел, — он опять взглянул на Нотона и смущенно улыбнулся, — и, бывало, бил жену и детей, если считал, что это необходимо. Он был истинным сыном пустыни, мистер Нотон, а главное, он был человеком необычайной силы духа.

— Силы духа? — переспросил Нотон.

— Когда он был еще совсем молод, ему принадлежали шесть семей с их колодцами. С ним приходилось считаться. Конечно, у него были… враги. Они презирали его, как трусливый пес из страха презирает благородных волков. Даже родня восставала против отца. Я помню, однажды ночью мы разбили шатры на каменном утесе, откуда отец мог смотреть на залив… Помню, светила полная луна, ветер с моря шевелил полог нашего шатра, а внизу шумел залив. Враг отца Асед — его родной брат! — пришел сказать ему, что он зашел слишком далеко. Слишком далеко, сказал Асед. Но это было все равно что велеть морю не подтачивать сушу.

Отец тогда убил хранителя колодца. Тот человек обманывал его, и отец насадил его голову на кол, чтобы кровь капала в воду и отравляла ее в назидание тем, кто не желал выказывать отцу должного уважения. И вот брат пришел сказать отцу, что семья отреклась от него. Ты опозорил наше имя, сказал Асед и плюнул отцу под ноги. Я помню это: я видел, как слюна блеснула в лунном свете.

Глаза Мусаллима горели. Он подался вперед, его пальцы рисовали в воздухе перед лицом Нотона какие-то загадочные фигуры.

— Асед повернулся и пошел к лошади, — говорил Мусаллим, — но это был еще не конец. О нет. Такого не могло быть. Мой отец, как я уже говорил, был необычайно решительным человеком. На поясе у него висел нож. Он выхватил его из ножен, и мать закрыла мне глаза руками, но я вырвался. При виде ножа мужчины у костра заулыбались. Нож отца никогда не возвращался в ножны чистым. И отец ударил своего брата: нож вошел ему в спину чуть повыше лопатки. Но Асед тоже был сильным человеком, хоть и слабым в житейском смысле. Он обернулся и схватил отца за горло. Они стали бороться; отец шипел проклятия, Асед хрипел: из его спины торчала черная рукоять ножа. Потом они оказались на краю обрыва, и отец, повернув нож в ране (я помню, как лезвие царапнуло кость), сбросил Аседа со скал в залив. — Он вдруг поднял голову и заглянул Нотону в глаза: — Без сожаления.

Нотона потрясло равнодушие в голосе Мусаллима: тот как будто не понимал, что стал свидетелем хладнокровного убийства. Нотон спросил:

— Он убил своего брата? Почему?

По губам Мусаллима скользнула слабая жестокая улыбка. В ней отразилось какое-то странное удовлетворение.

— Почему? А почему лев охотится на ягненка? Почему стервятник ждет, чтобы его жертва испустила последний вздох? Такова природа зверя, мистер Нотон. Звери-победители выслеживают добычу и, когда наступит подходящий момент… — Мусаллим быстрым движением поймал что-то невидимое. — И им достается награда. Колесо жертв вращает мир, мистер Нотон. Кто не выслеживает сам, того выслеживают — третьего не дано. От этого никуда не деться.

— Но, — сказал Нотон, — все-таки, я надеюсь, человек ушел от львов и стервятников достаточно далеко для того, чтобы утратить потребность выслеживать жертву.

— Ах, — Мусаллим поднял руку. — Эту землю со всеми ее обитателями создал мудрый Господь. Он создал естественный ритм жизни и смерти, круг хищника и жертвы. Не замечать Его священную мудрость — кощунство.

Нотон сидел совершенно неподвижно. Гам снаружи усиливался. Казалось, от крика трепещут складки шатра.