— Надо было родиться в Нью-Йорке, — сказал он журналу «Роллинг Стоун». — Лучше всего в Виллидж. Здесь мое место… Вот почему я приехал сюда. Мне нужен местный воздух.

Но в 1972 году, незадолго до выборов, Джон с Йоко получили ордера на депортацию. Администрация Никсона настаивала, что это обычная процедура: законы того времени запрещали въезд в страну лицам, осужденным за наркотики, независимо от размера преступления. Но у Джона появилось чувство, что за ним следят, а телефон прослушивают. Однако, параноик от природы, он допускал, что это его фантазии.

Адвокат Леннонов подал апелляцию, приостановив высылку из страны. С каждой статьей об этом деле число защитников Леннона росло, далеко выходя за рамки среды леваков и волосатиков.

— Это была позорная атака на Джона Леннона, — вспоминает Эдвард Моррисон, в те времена занимавший пост заместителя мэра. — У дела практически не было административной подоплеки. Все решалось на политическом уровне. Чудовищно, просто чудовищно.

Моррисон бросился на защиту после того, как мэр Джон В. Линдсей объявил Леннона «культурным достоянием» города. Но Джон не знал, сыграют ли его слова какую-нибудь роль.

— Джон, как и Йоко, сильно переживал, — вспоминает Моррисон. — Они совсем не хотели уезжать из Нью-Йорка. Наш город олицетворял для них свободу, место, подходящее человеку его масштаба. Здесь он обрел множество единомышленников и верных друзей, число которых росло с каждым днем.

Несмотря на все недостатки правительства США, Джон успел полюбить эту страну.

— Здесь родина музыки, изменившей мою жизнь, сделавшей меня тем, кто я есть, — сказал он Тому Снайдеру. — В конце концов, мне просто здесь нравится. «Статуя Свободы. Добро пожаловать». Я тоже внес свою лепту.

Моррисон, председатель ныне несуществующей Либеральной партии Манхеттена, встретился с Джоном, чтобы описать ему возможные варианты и посоветовать линию поведения. Они сразу понравились друг другу, и вскоре стали друзьями. В семье Моррисона было четверо сыновей, и Джон регулярно заходил к ним в гости с подарками для детей.

Иной раз Леннон рассказывал о собственном сыне и о том, как скучает по Джулиану.

— Мне кажется, он искренне наслаждался простым человеческим общением, — сказал Моррисон. — Все вокруг чего-то от него хотели — денег, сведений, автографов, а нам с женой ничего было не надо. Мы сами старались помочь ему. Для него это было ново.

Моррисон познакомил Леннона с другим союзником, либеральным конгрессменом от Гринвич-виллидж по имени Эд Коч. Забавно представлять, как неряшливый «битл» общается с нервным и грубым будущим мэром, но по словам Коча они вполне мирно уживались.

— Не думайте, что нас связывали общие планы, — говорит Коч. — Просто он был образцом благовоспитанности. Вел себя, как первоклашка.

Конгрессмен представил генеральному прокурору законопроект, разрешающий проживание в стране иммигрантам, ранее осужденным за хранение марихуаны.

— Конечно, он не прошел, — сказал Коч. — Зато привлек к делу Леннона внимание общественности.

Джон подал встречный иск против правительства США. 7 октября 1975 года, через пять месяцев после официального окончания войны во Вьетнаме, и спустя год после позорной отставки Никсона из-за Уотергейтского скандала, Верховный суд штата Нью-Йорк отозвал ордера на депортацию. 7 июля 1976 года Леннон, наконец, получил гринкарту.

— Здорово жить в стране на законных правах! — ликующе заявил он прессе.

Через четыре года вашингтонские бонзы согласятся с точкой зрения Нью-Йорка, что таланты Леннона служат на благо нации — вплоть до того, что Джона пригласят на инаугурацию Джимми Картера.

Раздобыв патроны, Чепмен вернулся в Нью-Йорк. Он регулярно покидал свой пост у ворот Дакоты, чтобы сходить в кино. Один фильм особенно задел его за живое — «Обыкновенные люди», про подростка из богатой семьи, вернувшегося домой после лечения в психиатрической клинике, куда его упекли за неудачную попытку суицида. Распереживавшись, Чепмен решил позвонить жене.

Сквозь шум автомобильных гудков и лязг автобусов Чепмен шептал в трубку таксофона.

— Я приехал сюда, чтобы убить Леннона, — признался он, озираясь, чтобы его не дай бог не подслушали.

— Возвращайся домой, — умоляла его Глория. — Возвращайся домой.

— Обязательно вернусь, — согласился он, задыхаясь от чувств. — Я отказался от своих планов. Это великая победа. Глория, твоя любовь спасает меня.

Чепмен сел на рейс до Гонолулу. Глория ждала его в квартире. Едва Марк шагнул за порог, она обняла его, упрашивая не забывать обо всем хорошем, что есть у него в жизни. Теплый тропический воздух нежно ласкал его тело, промерзшее за дни ожидания на манхеттенском ветру. В окно лился запах соленой воды. Чтобы успокоить жену, Чепмен пообещал пойти на обследование к психиатру.

Слово он не сдержал.

— Меня снова начали одолевать эмоции, — поведает он. — Не было никакой возможности бороться с этим желанием. Когда человек убежден, что он никто, и вдруг ему в голову приходит подобная идея, отказаться от нее не так-то просто… Особенно если в жизни ничего не меняется. А у меня в жизни все оставалось по-прежнему.

Чепмен решил вернуться в Нью-Йорк. Но он понимал, что истинная причина Глорию не устроит. И он солгал.

— Я должен найти себя, — заявил он. — Напишу книгу для детей, приведу жизнь в порядок.

Глория хотела верить мужу. Она дала ему свое благословение. Но сомнения одолевали ее. 6 декабря она проводила его до аэропорта, и расплакалась, когда он садился в самолет с пистолетом в портфеле. Весь полет он вспоминал ее слезы и крики. В Нью-Йорке, запрыгнув в такси, он спросил у водителя, не хочет ли тот нюхнуть кокаину.

Девятнадцатилетний Адам Шэнкер закончил смену в пивной «Кникербокер» на восточной Сорок девятой стрит. Сунув под мышку свежий выпуск «Плейбоя», он шел по Мэдисон-авеню. С обложки смотрела подружка Ринго, Барбара Бах, снятая на фоне дымки и черного полотна с искусственными звездами. Ее соски просвечивали сквозь тонкую ткань. В номере было интервью с футбольным тренером Бамом Филипсом, писателем Стивеном Кингом и четой Леннонов.

Мужики всегда шутят, что покупают «Плейбой» ради статей, но в данном случае это было правдой. Адам с детства фанател от «Битлз», даже пел в расческу «Dizzy Miss Lizzy» и «Long Tall Sally». Теперь он коллекционировал их пластинки, выпущенные в США: стоило выйти переизданию какого-нибудь альбома в новом конверте, и Алекс бежал покупать его в двух версиях, моно и стерео. После того, как группа распалась, он следил за деятельностью всех ее бывших участников. В его спальне лежали «Three amp; 1/3» Джорджа Харрисона, «Ringo the 4th», «Venus and Mars» Пола Маккартни и «Вингз», а теперь и «Double Fantasy».

— Новая пластинка вышла замечательно, — сказал Адам. — Песни Йоко тоже мне понравились. В те дни многие артисты, заработавшие популярность в шестидесятых и семидесятых, не знали, с какого бока подойти к восьмидесятым. Но «Double Fantasy» звучал по-новому. И то, что Джон Леннон вернулся, тоже было очень круто.