Прожив месяц у дяди Муни и дождавшись теплого мая, Оля с Соломоном решили съехать из Перловки на Гучковку, в свой дом. К тому же там рядом была Сарра с детьми, Шейна.

Утром четвертого июня Соломон спешно допил чай, чмокнул жену: «Все, умчался! Надеюсь, сегодня приду с победой!» – и побежал на станцию. Он ехал в Москву, в министерство, к одному знакомому человечку: Соломон три дня назад позвонил насчет работы, и его попросили зайти сегодня, с десяти до двенадцати.

Вечером Соломона долго не было. Оля сидела на веранде, ждала. Наконец услышала, как хлопнула калитка. Не выдержала, побежала навстречу.

По дорожке шел Фима. Оля даже не сразу его узнала: у свояка было почерневшее, словно перевернутое лицо.

– Фима? Что? Что-то с Саррой? С детьми? С отцом? Да что случилось, Фима! Фи-ма!.. – Оля трясла Ефима за плечи.

Тот молча смотрел на нее. Потом губы его разлепились, и он что-то произнес. Оля не поняла.

– Что ты сказал?

– Соломона арестовали.

Оля стояла на дорожке, держала Ефима за плечи. Смотрела на него. Был теплый вечер, совсем еще светло, и сильно пахло шиповником.

– Что ты сказал? Я не поняла… – Оля нахмурила брови и сощурила глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

Ефим повторил. Соломона арестовали прямо в министерстве, его ждали. Вернее, он зашел, назвался, и его попросили подождать. И за ним приехали. Уже потом, вечером, какой-то человек позвонил Ефиму и быстро сказал об аресте.

– Где он?

– Не знаю.

– Фимочка, миленький, я тебя прошу, узнай, узнай, пожалуйста…

– Да знаю я без твоих просьб… Иосиф сейчас тоже по своим каналам пытается узнать…

– Ой, – Оля покачнулась. До нее постепенно стало доходить известие. Ефим подхватил ее под локоть, аккуратно повел обратно на террасу. Дети спали. Посадил, полез в буфет:

– Где у тебя валерьянка?

– Не помню. Там, да. Не помню…

Нашел. Накапал. Уложил в кровать. Олю зазнобило. Ефим порылся, нашел старое одеяло, накрыл ее. Озноб не проходил. Оля резко села в кровати.

– А как же? Как теперь? Это ошибка. Его должны отпустить. Он ни в чем не виноват!

Ефим молчал.

– Его должны отпустить! Фима! Посмотри, сколько у нас картошки?

Фима заглянул под стол.

– Нормально, еще есть. На неделю хватит.

– И крупа еще есть. Ничего. Неделю протянем. А дальше разберутся – и его отпустят.

Фима взглянул на невестку.

– Оля, тебе нужно успокоиться. Ты не имеешь права сейчас впадать в истерику. У тебя дети.

– Да. Я знаю, – Оля, не понимая, смотрела на свояка. – Ты что, решил мне напомнить о моих обязанностях?

– Я думаю, тебе нужно искать работу.

Ночью за Олей никто не пришел. Обыска тоже не было. Переночевав, Фима отправился к своим. Через пару часов на Гучковке уже была Шейна, Сарра с девочками, к обеду приехал из Перловки дядя Муня с мешком продуктов и деньгами.

Шейна окидывала взглядом запасы, прикидывала, как далеко с Гучковки топать до магазина, сколько кварталов до колонки с водой… Дом был большой: кухня, просторная комната с печкой, четыре маленькие спальни: две изолированные, две смежные. «Ничего, все уместимся», – кивнула Шейна.

Решено было всем переехать на лето на Гучковку: там Шейна могла бы присматривать за внуками, пока Сарра на работе – она весной устроилась технологом на Сходненский стекольный завод, и пока Оля ездит в Москву… по делам. По каким делам, Шейна уточнять не стала, все и так поняли. Дядя Муня кивнул. Отлично.

– Боре в школу 1 сентября. В первый класс, – непонятно к чему произнесла Оля.

– Пойдет, конечно. Тетрадки купим, – торопливо закивала Сарра. Шейна подхватила:

– А бруки я ему сама сошью, высший класс. У меня тонкое сукно есть, хотела Сарре юбку сострочить, но лучше Борьке бруки. Оль, что у тебя с обедом? Народу полно, все есть хотят.

– Я… С обедом?

– Понятно. Сиди, я посмотрю, – и Шейна ткнула в бок Сарру: не отходи от сестры, валерьянки ей накапай, давай, давай, не сиди сиднем…

Через неделю удалось узнать, что Соломон Хоц был арестован по «липецкому» делу и этапирован в Липецк, в городскую тюрьму № 6. Он прислал оттуда папаше письмо с просьбой найти ему хорошего адвоката, писал, что дело его очень простое, невиновность доказывается с математической точностью, и потому – главное пусть будет нормальный адвокат, и скоро, скоро он выйдет на свободу, полностью реабилитированный…

Марина очень некстати тяжело заболела, и Шейне пришлось съехать с Гучковки с больной внучкой, прихватив с собой и Галю. Оля с детьми отправилась в Москву «искать правду».

Каждый вечер они ехали ночевать к одной из Соломоновых сестер. Микуну все эти переезды очень не нравились, он поначалу скандалил, но, получая каждый раз несколько жестких тычков в попку, постепенно смирился. Борька же относился ко всему философски. Он знал, что папа внезапно заболел, его отвезли в больницу и мама каждый день к нему ездит. Скоро папа выздоровеет, и мы вернемся домой.

Правда, куда именно – домой, Борька не очень задумывался. Дом – это где папа, мама и еда.

С едой было трудновато. Приезжая к очередной тете – Оле, Поле, Мане или Ане – Борька сразу начинал принюхиваться: скоро ли ужин? Их с Микуном сажали за стол, тетки и их мужья о чем-то тихо говорили с мамой, и Борька потихоньку тянул по кусочку хлеба, себе и брату. Потом следовал обычный вопрос, всегда-всегда спрашивали:

– А вы голодные?

И мама всегда-всегда отвечала, что она сытая, конечно, и есть не хочет, а вот дети наверняка проголодались – дорога была долгая…

И тогда их кормили, вкусно, досыта. И обязательно нужно было говорить спасибо, за все за все. И нельзя было просить добавки, за это мама потом наказывала. Но главное – постоянное «спасибо», иначе мама тоже наказывала.

Дальше все тоже было одинаково, всегда одинаково. Мама начинала собираться, а тетки и дядьки говорили: «Да куда ты поедешь к себе на Сходню на ночь глядя. Оставайся, ночуй!» И они ночевали. Оля ложилась на кровать с Микуном, а Борьке конструировали лежанку из стульев, кидали сверху пальто или одеяло какое-нибудь. И спал, ничего. Он был очень худой и легкий.

Только однажды Борька испугался. Мама оставила их с Мишкой у тети Поли и дяди Мили – Боря любил у них оставаться, дядя Миля был смешной, все время с ними шутил… Но наступил вечер, а мама все не возвращалась. Тетя Поля стала беспокоиться, гладила их с Мишкой все время по голове, подолгу стояла у окна, всматривалась, кто идет от автобусной остановки… Микун стал ныть: «Есть хочу!» – и его покормили. А Борька тоже очень хотел есть, но решил дождаться маму – без нее было неудобно требовать ужина. «Нет, спасибо, я еще не хочу», – вежливо говорил он тете Поле, точь-в-точь как мама.