этого текста был опубликован Евгением Шталем[597], здесь же мы полностью приводим один из пяти сохранившихся и текстуально близких между собой вариантов беллетризованных тихоновских воспоминаний, отмечая наиболее интересные разночтения с другими версиями[598]. Такая публикация стала возможной благодаря Марии Тихоновой, сохранившей воспоминания отца, и Роме Либерову, нынешнему владельцу этих рукописей Вадима Тихонова.

Ерофейчик

Это, кажется, первое мое письмо к тебе. Я живу хорошо, чего и тебе желаю!!! Окунулся в «перейстройку»[599], проталкиваю своего кандидата на пост председателя сельсовета[600] и депутата района[601], но самое забавное, что я устроился санитаром в психушку[602], а главврач метит тоже в депутаты и также р<ай>она[603]. В общем, выперли меня к хуям собачьим из санитаров, как не справившегося со своими обязанностями[604] и придурка[605], даже ходят кое-какие слухи, что они хотят меня прихлопнуть туда, где я работал[606]. Это конечно смешно, но? Слишком серьезные люди мне это говорили, а для этого основание есть, все-таки собрал охуенное количество подписей и организовывал собрание избирателей. Так что, Ерофейчик, если что, тебе позвонят, откровенно говоря, мне туда неохота, хоть и рядом с домом, да и огород пропадет, чем детей кормить буду[607].

P. S. Прочитал Архипелаг, Шаламова, Марченко и прихуел, как это мы не сыграли туда же, что нас оберегло? Тем не менее все-таки обосрался. Писанина моя застопорилась, боюсь, не получится, много надо переделать, а ты сам знаешь, когда желанье есть – не стои́т, а когда стои́т – желанья нет, но постараюсь[608].

Любящий тебя Тихонов

Приложение

Вадим Тихонов. Набросок к «мемуарам» о Венедикте Ерофееве[609]

Как гласит всякая красивая легенда, Веня Ерофеев появился на свет под звуки какого-то романса пьяненького папаши[610].

До меня эта легенда дошла лишь <в> 1961 г., когда границу Владимирской обл<асти> пересек высокий и стройный молодой человек в сером задрипанном пиджачке, в парусиновых тапочках на босу ногу, но зато в ослепительно белой рубашке[611]. За ним бежала кучка ребятишек и кричала[612]:

– Эй ты, герой – портки с дырой, опять тебя выперли из Орехово-Зуевского пединститута за аморалку и пьянку![613]

Молодой человек грустно им улыбнулся и произнес:

– Да! Нет пророка в своем отечестве[614].

– А сюда ты зачем идешь?

– Да вот хочу у Вади Тихонова попросить политического убежища, говорят, что он где-то здесь живет[615].

Ребятишки радостно загалдели:

– Конечно, конечно! Его здесь каждый дурак знает[616]. А ты обратись к Боре Сорокину, что <учится> в местном пединституте[617], он тебя и отведет за бутылку бормотухи, – вместе и выпьете[618].

Прибегае<т> ко мне Боря и кричит с порога:

– Тихонов, я тебе такого колосса веду, у нас таких не бывало.

– Ну, – говорю, – беги тогда за бутылками. На ноги будем смотреть![619]

И вот приходят ко мне Боря с Веней:

– Ну как, Тихонов, дела?

– Да как, – говорю, – дела. Как у картошки – если не съедят, то посадят[620]. Следовательно «Ин вино веритас, эрго бибамус»[621].

– Дурак ты, Тихонов, – говорит Ерофеев[622], – дуй свой эрго бибамус, а я пойду учиться в местный педвуз. Там Засьма-декан мне предложила вместе с ней <научную> работу написать и повышенную стипендию дать[623].

– Ты сам дурак, – отвечаю. – Там у нее всех цветов девок напихано, хочешь черную, а хочешь зеленую, а можно и флёр д’оранж подобрать[624]. Давай я отведу тебя к Ивашкиной под кличкой Зеленая[625], возьмем пару четвертинок. Можно с ней и выпить, и обвенчаться в Дмитриевском соборе[626]. Правда, могут комсомольцы поколотить и повышенную стипендию отобрать[627].

– Может, ты и прав, Вадя, – говорит мне Ерофейчик. – А вот Боря…

– Ну, Боре Сорокину мы Седачиху отдадим, все равно она стихи пишет, а нахрен нам стихи, когда у нас идеи есть[628].

– Это оно конечно, – говорит Ерофейчик. – У меня Библию по листочкам <студенты>[629] растащили, теперь их КГБ ищет[630], а мне дали 36 ч<асов> на выезд[631].

– А ты не грусти, Ерофейчик, это за чужие идеи сажают, а за наши нас никто не тронет, потому что их никто не знает. Меня тоже в КГБ таскали, спрашивали про Борю Сорокина[632]. Ну я и сказал, что он скрывается у Владика Цедринского[633] <на чердаке> на Сахалине, они и отстали. Правда, Владик потом возмущался, что у него не только чердака, да и дома-то нет, и о Сахалине он ничего не слышал. Ну, Ерофейчик, у тебя хоть на какую-нибудь маленькую идею наскребется?[634]

– Да, 1 р. 50 коп. найдется[635].

– Ну вот и не грусти. Это<го> тебе хватит на все политические убежища в мире.

– Может, ты и прав, Тихонов, но надо здесь, наверно, иметь призму[636].

– Да за бутылку «Солнцедара» мы что хочешь достанем. Уж больно ты нерешительный!

– Ты это, Вадимчик, брось. Мне, когда я работал в котельной[637], предлагали пистолет ребятишки из Коврова[638]. И еще, – я тогда в Павлово-Посаде у Владика Сафронова жил[639], – какие-то ребята принесли трехлитровую банку какого-то спирта, и никто не решался первым принять дозу. Так вот я первый и выпил. Через десять минут в мою честь все пели здравицу[640].

– Да я понимаю, спирт – это, конечно, подвиг, только такие подвиги и надо совершать[641]. Но пистолет-то зачем тебе, когда магазин рядом? А если тебя бы лишили магазина рядом, вспомнил бы про этот пистолет?[642]

И тут мы пришли к единому мнению, что пистолет нам нахрен не нужен, а приобретем бинокль.

– В него сразу видно, Авдяшка[643] в очереди стоит за вином или так, дуром прет, и что несет – красное или белое.

– Авдяшка дурак, что ли? Конечно, красное и белое.

– Вот и посмотрим – на то он и бинокль[644].

– А ты знаешь, Ерофейчик, у меня эти цвета кое-какие ассоциации вызывают.

– Ты, наверное, имеешь в виду Стендаля.

– Да нет, Ерофейчик. Стендаля каждый ребенок знает[645]. Конечно, вспомнил! Ты притащил в Орехово-Зуево черную Зимачиху к красной Руновой[646] и каждой из них лапшу на уши вешал. «Раз уж приехал к Руновой, должен же я пойти к ней в ее келью и засвидетельствовать свое почтение». Ну а <Зимаковой>[647] – с