Равус повернулся к занавешенному окну.

– Хотя фейри ничего не делают вполсилы, мы бываем капризными. Каждая эмоция – это напиток, который следует испить до дна, но порой мне кажется, что кислое мы любим не меньше, чем сладкое. При Летнем Дворе не считали, что если Мабри встречалась с Тэмсоном и он ее любил, то ей нельзя флиртовать с кем-то еще. Доспехи Тэмсона были изготовлены из коры и заколдованы, поэтому становились прочнее железа.

Тролль замолчал, закрыл глаза, а потом продолжил:

– Он был искуснее меня, но рассеян – а я ударил первым. Меч… он рассек кору, словно бумагу.

Вэл увидела, как в дыму заколдованной свечи упало лезвие меча и вокруг него буквально рассыпались доспехи. Тэмсон смотрел удивленно, крик Мабри разорвал воздух – пронзительный и резкий, словно она на секунду раньше других поняла, что случилось. Этот призрачный звук разнесся по пыльной комнате.

– Я тролль. Когда я сражаюсь, меня охватывает ярость. Возможно, кто-то другой смог бы сдержать удар. Я не сумел. Я все еще держал рукоять своего меча, словно она приросла к руке и ее невозможно было выпустить. Клинок окрасился его кровью. Почему он снял чары со своих доспехов?

Равус посмотрел на Вэл, и на секунду ей показалось, что он ждет ответа. Затем его взгляд скользнул в сторону и устремился в никуда, а чары рассеялись. Голос Равуса стал тихим и хриплым.

– И все-таки он, должно быть, решился на это. Ни у кого не было причин желать ему зла. Я знал, что он страдает, но подумал, что это пройдет, как проходит все. И, себялюбиво, я радовался, что Мабри его разочаровала. Мне не хватало его общества. Я решил, что он снова станет моим. Тэмсон должен был разглядеть во мне эту вульгарность – иначе зачем он избрал меня средством своей смерти? Вэл не знала, что ответить. Она складывала в мыслях фразы: «Твоей вины здесь не было. Все думают ужасные, эгоистические вещи. Это наверняка была случайность». Но все слова казались бессмысленными. Это были только звуки, которыми можно заполнить тишину. Когда тролль заговорил снова, девушка поняла, как долго молча спорила с собой.

– Фейри считают смерть дурным вкусом. – Он невесело рассмеялся. – Когда после гибели Тэмсона я объявил, что ухожу в город, отправляюсь в изгнание сюда, им угодно было позволить мне это. Они не столько винили меня в его смерти, сколько считали запятнанным ею. Силариаль, королева Летнего Двора, приказала Мабри сопровождать меня, чтобы мы могли горевать вместе. Миазмы смерти тоже прилипли к ней и беспокоили окружающих. Так что ей пришлось сопровождать меня, убийцу ее возлюбленного, и здесь она должна оставаться, пока мне не надоест добровольное изгнание или пока я не умру.

– Это ужасно, – сказала Вэл, и по его молчанию поняла, какими глупыми и беспомощными оказались ее слова. – То есть я хочу сказать, конечно, все это ужасно, но я думала о том, что ее послали с тобой. Это жестоко.

Он фыркнул – почти рассмеялся.

– Я бы вырезал у себя сердце, если бы у Тэмсона оно снова забилось в груди. Даже на одну секунду. Никакой приговор меня не смутил бы. Но для Мабри наказание и изгнание вдобавок к горю оказались невыносимыми.

– А каково здесь? Я имею в виду – быть изгнанником в городе?

– Я нахожу это трудным. Меня постоянно отвлекает груз запахов, шум. Здесь повсюду яд, а железо настолько близко, что кожа зудит, а горло горит. Могу только представить себе, что чувствует Мабри.

Вэл протянула ему руку, и он взял ее, проведя пальцами по мозолям. Она заглянула ему в лицо, пытаясь передать свое сочувствие, но Равус внимательно рассматривал ее ладонь.

– Откуда они у тебя? – спросил он.

– Что?

– У тебя огрубели руки, – пояснил тролль. – Мозоли.

– Это лакросс.

Равус кивнул, но по его лицу Вэл увидела, что он не понял. Она могла бы сказать все, что угодно, и он все равно кивнул бы так.

– У тебя руки рыцаря, – проговорил он наконец и отпустил ее.

Вэл потерла кожу, не поняв, то ли она пытается стереть ощущение его прикосновения, то ли вернуть его.

– Тебе опасно продолжать доставку, – сказал Равус.

Он прошел к одному из застекленных шкафов и вытащил банку, в которой трепетал крылышками мотылек. Потом достал крошечный свиток бумаги и начал что-то мелко на нем писать.

– Я у тебя в таком большом долгу, который трудно отплатить, но я могу освободить тебя от службы.

Вэл посмотрела в полумрак, где поблескивал стеклянный меч, почти такой же темный, как и стена за ним. Она вспомнила кусок трубы у себя в руке, кайф от адреналина и ясность цели, которые приходили к ней на площадке для лакросса или во время драки.

– Я хочу и дальше заниматься доставкой, – сказала Вэл. – Но ты можешь кое-что сделать, чтобы мне отплатить, хотя, наверное, и не захочешь. Научи меня пользоваться мечом.

Свернув бумагу, Равус прикреплял ее к ножке мотылька.

– Это умение принесло мне мало радости.

Вэл ждала, ничего не отвечая. Пока он не сказал «нет».

Он закончил дело и дунул, отправляя маленькое насекомое в полет. Мотылек полетел не очень уверенно: возможно, ему мешал кусочек бумаги.

– Ты хочешь кого-то убить? Кого? Грейана? Или, может быть, ты хочешь умереть?

Вэл покачала головой:

– Я просто хочу узнать, как это делается. Я хочу научиться.

Он медленно кивнул.

– Как пожелаешь. Тебе кое-что причитается, и ты вправе просить.

– Так ты меня научишь? – спросила Вэл.

Равус снова кивнул.

– Я сделаю тебя такой грозной, как ты пожелаешь.

– Я вовсе не хочу… – возразила она, но он поднял руку.

– Я знаю, что ты очень храбрая, – сказал он.

– Или глупая.

– И глупая. Храбрая и глупая, – улыбнулся Равус, но его улыбка быстро погасла. – Но ничто не помешает тебе стать непобедимой, как только ты научишься.

Черное молоко рассвета, мы пьем тебя ночами, пьем тебя по утрам и пьем тебя вечерами, мы пьем, и мы пьем.

Пол Силан. «Фуга смерти»

Дэйв, Лолли и Луис сидели на одеяле на асфальте, разложив перед собой часть находок Дэйва. Из-под ткани высовывался картон, который они использовали как прокладку между собой и холодом, сочившимся из тротуара. Дэйв положил голову на колени Лолли, и она катала в ладонях его дреды, закручивая и растирая их у корней. Лолли остановилась, вытащила что-то из волос, раздавила ногтями и смазала пальцы помадой из жестянки, стоявшей у ее ноги. Дэйв на секунду открыл глаза, а потом закрыл снова, словно испытывал блаженство.

Нога Лолли, обутая в шлепанец, пятнистая и красная от холода, гладила бедро Луиса. Перед ним лежала открытая книга, и он смотрел в нее, щурясь в меркнущем свете.