— Справедливый упрек, Элиза. Я действительно вел себя с ней нехорошо, Будь у меня совесть, я бы сейчас терзался от ее угрызений. Да, у миссис Этуотер было достаточно причин для возмущения, тем не менее она не рассердилась на меня, а, напротив, выказала мне частичку тепла, участия, нечто сродни родственным чувствам, чего никто не проявлял ко мне за последние пятнадцать лет. Странно, она до сих пор помнит меня маленьким в моем детском матросском костюмчике.

Он говорил задумчиво, с редкой для него искренностью, видимо, миссис Этуотер удалось коснуться чего-то тайного, глубоко спрятанного в его душе. Но это длилось недолго. Вскоре на его губах опять заиграла насмешка, она явственно слышалась и в его голосе.

— Но у меня нет совести, Элиза. Я не устаю повторять об этом, но ты никак не можешь с этим согласиться и все равно не оставишь твоих попыток переделать меня. Элиза, упрекай меня в детских выходках. Если хочешь, обвиняй в моей незрелости Уран или Полярную звезду, но я все равно не откажусь от взбалмошных детских выходок. Я неисправим. Для того чтобы лишний раз убедиться в этом, признаюсь, что перед отъездом из Лондона я купил целый ящик шутих и привез их сюда. Такие большие китайские фейерверки! И я найду им достойное применение в течение предстоящих двух недель.

— По-видимому, они тоже предназначены для того, чтобы напомнить матери, какая у вас прекрасная память? Что вы ничего не забыли из вашего детства?

— Как ты безжалостна! Все время так превратно истолковывать мои слова! А вдруг я привез их исключительно ради забавы. Как ты справедливо заметила: забавы — это единственное, о чем я могу думать. — Хартвуд упал на спину и хмыкнул: — Если меня увлекают такого рода шалости, разве это не говорит в мою пользу? Когда я стою перед матерью, я всегда ощущаю себя восьмилетним мальчиком. Мне так и видится длинный и гибкий прут в ее руках и ее лицо, искаженное гримасой жестокости и наслаждения. Как ты полагаешь, моя маленькая прорицательница, разве не будет намного, намного лучше, если, стоя перед матерью, я буду думать о забавах, пусть даже и злых, хотя в моем распоряжении есть и другие возможности?

Несмотря на свою решимость ни за что не поддаваться чувству жалости к нему, Элизу глубоко тронуло его доверие.

— Но почему вы не рассказали мне об этом раньше?

— И тем самым признаться, что в детстве и юности я был трусом? — Хартвуд стиснул зубы. — Впрочем, этот разговор мне надоел. Ты уже достаточно долго находишься в моей спальне, чтобы поддержать мою репутацию распутника в глазах всех, кто живет здесь. Только взлохмать волосы и помни сорочку ради убедительности, а то вдруг встретишь кого-нибудь из прислуги на лестнице. Увидимся утром, если, конечно, ты не бросишь меня и не уедешь в порыве оскорбленной добродетели, что тебя так ловко обманули с целью заставить стать любовницей.

— Завтра утром я буду здесь обязательно, — твердо сказала Элиза. Послушавшись его совета, она распустила и взлохматила волосы, а затем измяла, как могла, подол сорочки. — Благодарю вас за откровенность. Ваша история печальна, и вам, возможно, было грустно рассказывать ее, но теперь я более чем уверена в том, как вам необходима моя помощь.

Лорд Лайтнинг не без удивления посмотрел на нее:

— Возможно, возможно. Не знаю, насколько она мне действительно необходима, но в одном могу признаться если ты уедешь, мне будет не хватать тебя. Но только не забывай об осторожности. Постарайся не влюбляться в меня. Ведь у тебя доброе и нежное сердце, Элиза. Не забывай, что я лорд Невилл, сын Черного Невилла и брат беспутного Джеймса. Полюбить меня — значит накликать на себя беду, да еще какую.

— Постараюсь не забыть, ваша милость. — Элиза выскользнула из спальни.

— И я тоже, — еле слышно прошептал Эдвард. — Я тоже постараюсь не забыть.

Какого же он свалял дурака, что не сделал ее настоящей любовницей в ту первую ночь! Если бы он не впал в глупую слезливую сентиментальность, она сейчас была бы полностью в его руках. Став его любовницей — и это было важнее всего, — она утратила бы для него привлекательность, его не влекло бы к ней так сильно, как сейчас. Если бы он обладал ею, то, удовлетворив свою жажду, он, пожалуй, уже начал бы тяготиться ее обществом.

Но исправлять что-либо было уже поздно.

Битый час, если не больше, промаялся Эдвард, не в силах уснуть. Он вспомнил, как во время обеда Элиза вся зарделась под его пристальным взглядом, ее выбившийся медно-золотистого цвета локон, ее честные и. чистые глаза. Разве мог он забыть вспышку страсти, охватившую его в коридоре рядом со спальней его матери!

Голос плоти опять прозвучал ясно, призывно, мощно. Распаленному желанием Хартвуду никак не удавалось заснуть.

Ему припомнилась леди Гермиона, та самая, которая недавно развелась со своим мужем-графом. Во время обеда она как бы случайно касалась его рукой, болтала о разных пустяках. Если бы он слушал ее внимательнее, то наверняка узнал бы, где она живет, и при желании мог бы нанести ей визит. Стоило лишь моргнуть леди Гермионе, и он мог бы легко удовлетворить желание. Слишком хорошо он был знаком с подобным типом женщин. Затащить ее к себе в постель не представляло никакого труда.

Но от подобных мыслей Эдварду стало грустно. Он знал наперед, что будет дальше, до мельчайших подробностей. Он знал, что она скажет ему после того, как он покажет ей, какой он искусный любовник. Когда все закончится, он будет опустошен и духовно, и физически. А через несколько дней — в этом Эдвард тоже нисколько не сомневался — все близкие подруги леди Гермионы будут знать все подробности насчет его подвигов в постели. Но это было совсем не то, чего он хотел.

Ему не нужна была очередная Вайолет. Элиза — вот кого он хотел больше всего. Та самая Элиза, которая взяла деньги ради того, чтобы спасти книги и вместо того, чтобы плакаться о своих трудностях, расспрашивала о его собственной жизни. Всего за несколько часов их знакомства она сумела разглядеть в нем то хорошее, чего никто не хотел замечать. Видя в нем добрые качества, она невольно заставляла его быть благороднее и лучше.

Черт бы побрал эту Элизу вместе с ее смешными до глупости надеждами! Впрочем, ему следовало все-таки вести себя с ней более чутко. За два дня знакомства он уже успел показать себя с дурной стороны, и она едва не поругалась с ним. Ну что ж, он предупреждал ее. Если он и обманул ее, то это еще не самое худшее из зол. Можно сказать, что она легко отделалась.

Но Хартвуду было грустно и обидно. Не будучи по природе лжецом, он из-за собственного вранья утратил ее доверие и уважение. А ведь он хвастался перед всеми своей откровенностью и прямотой, не скрывая того, о чем многие мужчины старались не упоминать или вообще предпочитали помалкивать. Он гордился тем, что не был лицемером, и, не стесняясь, выставлял напоказ самые нелицеприятные стороны своего характера, как бы дорого ему это ни обходилось. Но тогда с какой целью он лгал Элизе? Неужели ради того, чтобы она согласилась поехать вместе с ним в Брайтон? О Боже, он вел себя так, как будто в самом деле не мог обойтись без нее?!