Мебели было немного — диван, два глубоких кресла и журнальный столик, но зал вовсе не казался пустынным: из-за обилия книжных шкафов, протянувшихся вдоль стен. Присмотревшись повнимательнее, Алекс понял, что это не шкафы — самодельные незастекленные полки, поставленные друг на друга. Большинство из них было забито книгами (Алекс и представить не мог, что Лео такой книгочей), но попадались целые массивы каких-то папок, альбомов и атласов. А в простенке между полками он неожиданно обнаружил старого знакомца: плакат с мечом и надписью «ONORE».

Вряд ли это был тот самый плакат, что провисел здесь долгие десятилетия, скорее всего, его точная копия, клон. Но теперь, во всяком случае, можно было рассмотреть его повнимательнее. Кроме надписи на клинке имелась и надпись на эфесе — «Italia», а фоном мечу служил национальный флаг: складки на нем отдаленно напоминали горную гряду. Под плакатом приютились две простенькие литографии морской тематики, не слишком жизнеутверждающие. На обеих было изображено крушение парусников, и если один погибал от такого вполне естественного природного явления, как шторм, то второй… Второй подвергся нападению гигантского спрута.

Спрут (вкупе с дьявольским порождением океанской бездны Левиафаном) навел Алекса на мысль, что Лео питает странную слабость к морским чудовищам. А это никак не монтируется с образом респектабельного владельца «ламборджини» и (предположительно) легкого прогулочного самолета. Впрочем, «Стилетто» — порождение неуемной фантазии Алекса, такое же зыбкое, как и спрут с Левиафаном.

— Ну, как тебе здесь? — спросил Лео, внезапно выросший за спиной Алекса. — Дом больше не пугает?

— Нет. Все выглядит дружелюбно… — Заметив, что Лео, ожидавший совсем не такого ответа, поморщился, юноша добавил: — Здорово, правда! Я потрясен. Тебе удалось невозможное.

— Невозможного не существует. Не хочешь за это выпить?

Только сейчас Алекс заметил в руках у Лео два низких стакана с толстыми стенками и тут же бросился к рюкзаку, за коньяком. «Реми Мартен» он купил в Тренто несколько месяцев назад, сразу после того, как Лео сообщил, что выиграет пари.

Плеснув себе и Алексу коньяка, новоиспеченный хозяин «Левиафана» разжег огонь в камине — в доме было прохладно. Пока он возился с дровами, Алекс рассматривал фотографии на каминной полке: улица какого-то города на одной, пустынный морской пейзаж на другой, еще один морской пейзаж на третьей, на этот раз — не такой уж пустынный, со старой проржавевшей баржей в центре. Алекс сразу же вспомнил комод в веронской комнате родителей: он тоже заставлен фотографиями, но они полны жизни, полны людей. Отец и мама в разные периоды совместной жизни, младенец Алекс, пятилетняя Кьяра с куклой по имени Вероника. Алекс и Кьяра с родителями (снимок сделан в самом конце ложно-нарциссового лета, на Алексе — джинсовый комбинезончик, на маме — любимое платье, белое, с красными цветами, а Кьяра больше похожа на мальчишку, в то лето сестру впервые коротко постригли). Есть фотографии, где Алекс запечатлен подростком, а Кьяра — студенткой, ее прическа не претерпела существенных изменений. Есть фотографии с дальними родственниками из Турина и с близкими друзьями из Виареджо и фотографии маминой лучшей подруги тети Паолы, на день рождения она всегда дарила Алексу водяные пистолеты. Есть чопорные групповые снимки: мама и отец с сослуживцами. Есть — романтические: мама и отец во время круиза вокруг Апеннин. Поголовье комода, включая мелких домашних животных, обитателей зоопарков (есть и такие снимки) и куклу Веронику, давно перевалило за сотню и приближается к двумстам. На этом густонаселенном фоне Лео со своей баржей и улицей неизвестно какого города выглядит мизантропом.

Возможно, так оно и есть.

Кроме трех безликих фотографий, на каминной полке стояла табличка из фарфора.

The wind that blows

The ship that goes

And the lass that

Loved a sailor — было написано на ней.

Большинство слов (кроме странного «lass») казались Алексу знакомыми, но общий смысл ускользал.

— Что это? — спросил он у Лео, кивнув подбородком на дощечку.

— Морской тост, — не сразу ответил Лео. — «За ветра, которые дуют, за корабли, которые плывут, и за девушек, которые любят моряка».

— Красиво. У тебя есть девушка? — Первые глотки коньяка развязали Алексу язык, иначе он никогда не решился бы поднять тему о возможных любовных отношениях Лео.

— Разве я похож на моряка?

Разве это можно считать ответом? Определенно да, Лео хорошо воспитан; в противном случае он мог бы сказать Алексу: не твоего ума дело, парень. Но он всего лишь дал понять, что не хочет разговаривать о девушках, тем более о его девушках. Подогретое алкогольными парами воображение Алекса начинает работать с удвоенной силой, версии возникают одна за другой, самая экзотическая из них: Лео вообще не любит девушек. Но он не обязательно гомосексуалист, хочется надеяться Алексу, он всего лишь мизантроп, следовательно, не любит все человечество, оптом и в розницу. Почему девушки должны быть исключением?

— Я понял тебя, Лео. Есть вопросы, которых лучше не касаться.

— Да. И их больше, чем ты думаешь.

Еще одна версия, такая же романтическая, как и круиз мамы и отца вокруг Апеннин: у Лео случилась несчастная любовь. Парусник по имени Лео был сожран этой любовью-спрутом, раздавлен щупальцами, как на литографии под плакатом «ONORE». А останки парусника оказались на пустынном берегу, занесенные песком. И теперь ржавеют, как на снимке с каминной полки. Именно несчастная любовь заставила Лео кардинально изменить жизнь, а альтруистическая метеостанция, которую он вздумал открыть на вершине, — всего лишь возможный выход из ситуации. Попытка хоть чем-то занять себя, пока душевная боль не утихнет. Вот где пригодилась бы Кьяра с ее дерзкой красотой! Утонченный владелец «ламборджини» уж точно не остался бы равнодушным к ней. Алекс не знает никого, кто остался бы равнодушным. Беда в том, что Кьяра слишком своенравна, и ее реакции на мужчин бывают непредсказуемы. Как и реакции вообще, например — на невинное письмо Алекса о проклятом месте. Ответ пришел только через две недели и состоял из нескольких строк:

«Не понимаю, зачем тебе понадобилось вытаскивать на свет божий эту срань с домом на вершине? Ты там был — поздравляю! Можешь сползать туда еще раз — если тебе нечем занять себя. Твой новый друг, наверное, такой же праздношатающийся идиот, как и ты. Но я все равно тебя люблю, братец. Меня это место не интересовало никогда, и вот уж не думала, что оно заинтересует тебя. С родителями все в порядке, они ждут тебя в гости. Я, кстати, тоже.

Целую, Кьяра».

Сначала Алекс решил обидеться на дурацкое письмо, но потом передумал: он ведь тоже любит Кьяру, и никакие дома на вершине, а уж тем более оскорбительное и несправедливое «идиот» не в силах изменить существующий порядок вещей. Его ответное письмо было примирительным. Ответное письмо Кьяры на ответное письмо Алекса — еще более примирительным и ласковым, и ни в одном из писем тема проклятого места больше не поднималась. Все вошло в прежнюю колею телеграфных сообщений о текущих делах, а потом Кьяра отправилась в очередную поездку.