– Поедем, – говорю я. – Ты поведешь машину. – Протягиваю Сэму ключи, он нежно целует меня в лоб, отстраняется и окидывает меня долгим пристальным взглядом. Что такое?

– Ты в порядке, – говорит он, и я чувствую, как его короткая улыбка задевает какие-то потайные струны моей души. – И будешь в порядке.

Ланни и Ви стоят у внедорожника плечом к плечу и разом оборачиваются, когда мы подходим.

– Ты напугала меня до чертиков, – говорит Ви и смотрит на меня – пристально и недобро. – Что это вааще было?

– Паническая атака, – коротко отвечаю я ей, как будто совершенно не стыжусь этого. Стыдиться нечего, но мне тяжело признавать свою слабость, особенно перед ней. У Ви есть безошибочный инстинкт хищника, и хотя она не жестока, но когда нападает, даже словесно, то делает это с убийственной эффективностью. – Поехали, мы отвезем тебя домой.

– По ходу дела, учиться стрелять мне больше не светит, – замечает Ви. – Вижу, ты снова попала в знаменитости. – Она лезет в карман и достает сложенный лист бумаги. – Я сняла это с одной из тех вон тачек.

Я знаю, что это, еще до того, как разворачиваю лист. Листовка. Точно такая же, как та, которую я забрала у хозяина тира. Подняв взгляд, вижу такие же плакатики, трепещущие под «дворниками» по всей стоянке.

Мне хочется завыть, но я этого не делаю. Просто говорю:

– Давай отложим это до тех пор, пока я не найду другой тир. Это Ноксвилл, тут их полным-полно. – Около дюжины, на самом деле. Но я знаю, что если мой преследователь продолжит охоту за мной, меня будет легко найти, куда бы я ни направилась. Дюжину мест он сможет обойти за пару дней. Мне нужно остановить его. Немедленно.

Сэм оглядывается на меня и видит листовку, которую передала мне Ви. Я слышу, как он резко втягивает воздух, но ничего не говорит. Вижу, как кровь отливает от его лица. Ему это тоже причиняет боль – я даже не могу прикинуть, насколько и как.

– Хочешь поговорить об этом? – спрашивает он. Я качаю головой. Я не хочу говорить с ним. Знаю, что это иррационально и жестоко: он не виноват в том, что кто-то воссоздал его давнее творение и использовал теперь против меня. Он не виноват, но у меня ощущение, будто виноват именно он. И мне нужно как-то уложить это в голове.

Но я не успеваю ничего сделать, потому что Ланни подается вперед с заднего сиденья и выхватывает у меня плакатик.

– О господи!

– Отдай, – говорю я ей, и мой голос звучит слишком громко, слишком напряженно.

Ланни не отдает. Она знает, что у нее в руках, она слишком хорошо это помнит.

– Они снова занялись этим, – произносит Ланни, и голос ее звучит, как у маленькой девочки, потрясенно и обиженно. Я чувствую, как воздух застревает у меня в горле, слезы обжигают мне глаза. Вижу, как Коннор берет листовку, изучает ее, потом аккуратно складывает и отдает обратно Ви. В кои-то веки та благоразумно держит рот на замке.

В машине не слышно ни звука, кроме внешних дорожных шумов. Если я не могу перестать винить Сэма, он тоже не может перестать винить себя. И на этот раз ему приходится видеть, как все это действует непосредственно на моих – наших – детей. Мне приходится подавлять злую мысль о том, что он заслуживает этого за свои прошлые действия.

– Погодите, вы чего, все и раньше это видали? – спрашивает наконец Ви.

– Люди размещали их в других местах, где мы жили, – отвечает Коннор спокойным нейтральным тоном. – Они хотели, чтобы мы уехали, и мы уезжали.

Неизбежность, кроющаяся за этим спокойствием, разрывает мне сердце. Я действительно позволяла, чтобы «Погибшие ангелы»… Сэм… гоняли нас с места на место – годами. Я делала это ради своих детей. Но также и я сделала это со своими детьми.

– Мы никуда не уезжаем, – говорю я Коннору и на секунду ловлю его взгляд в зеркале заднего вида.

– Мы только-только начали жить нормально, – подхватывает Ланни. – Я только нашла подруг!

Голос ее звучит расстроенно, но не сердито. Ярость, охватывающая меня, мешает мне дышать, но несет с собой странную свободу. Я задерживаю дыхание, сжимаю кулаки и думаю: «Отлично. Только придите за нами, сволочи!»

Даже Ви теперь молчит, чувствуя, что здесь слишком глубоко для нее, а течения достаточно быстрые, чтобы утопить неосторожного пловца.

Эта река молчания, загрязненная яростью, болью и страхом, течет непрерывно, не останавливаясь, пока мы не высаживаем Ви у ее дома. Я смотрю, как она идет к дверям своей квартиры с нелепо ярким оружейным кейсом и сейфом, а потом входит внутрь. Сэм снова выруливает на дорогу и везет нас домой. Домой. Теперь это место кажется мне уже не столько домом, сколько крепостью, готовящейся отразить нападение.

Мне не следовало ни за что ослаблять бдительность.

Сэм заводит внедорожник в гараж, и мы сидим в машине, пока дверь гаража не закрывается.

Обычно Ланни или Коннор выскакивают первыми, но сейчас мои дети сидят смирно и тихо.

Наконец Коннор произносит:

– Мы собираемся об этом поговорить? Ты знала об этих листовках, верно? Вот почему у тебя случилась паническая атака.

– Не здесь, – говорю я. – В доме.

Сэм кивает и выходит первым. Мы следуем за ним, и я вижу его слишком жесткую осанку, слишком напряженные плечи. Сэм отлично умеет делать непроницаемое лицо, но язык тела выдает его, если знать, на что смотреть. Я забираю наши пистолеты и несу их в спальню, чтобы спрятать в основном оружейном сейфе. Любимый револьвер Сэма кладу в гнездо с одной стороны, а свой пистолет – с другой; замок сейфа настроен на отпечатки пальцев. В другом сейфе, более вместительном, хранятся охотничье ружье, дробовик и два пистолета поменьше. Патроны и снаряжение для чистки оружия. Я запираю все это и иду на кухню, где Сэм разливает красное вино в два больших бокала. Один он подталкивает по столу ко мне, не глядя мне в глаза.

– У нас не все в порядке, верно? – Он спрашивает это тихо, но я слышу боль в его голосе. Беру бокал и поворачиваюсь к нему. Дети разошлись по своим комнатам, и я тоже стараюсь приглушать голос.

– Сэм, ты знал, что «Погибшие ангелы» снова затевают это?

– Нет. – Он произносит это решительно, и я верю ему. – Я думал, что они бросят все это. В последний раз, когда я проверял, мы были далеко не в первых строках их списка монстров.

– Но и не вычеркнуты из него.

– Не думаю, что они когда-нибудь нас оттуда вычеркнут.

– Сэм, – говорю я мягко, но настойчиво. – Не «нас». На плакатах только я и дети.

Это заставляет его умолкнуть. Он крепко зажмуривается, потом говорит:

– Знаю. Прости. – Я слышу виноватость в его голосе. Он начал это. Он знает, сколько вреда это уже принесло и продолжит приносить. Но ничего не может с этим поделать, и я вздыхаю, признавая это.

Сэм открывает глаза, и на несколько долгих секунд мы встречаемся взглядами, прежде чем он спрашивает: